– Вот, Илья Федорович, пойман за городом. Имел намерение в зарослях у реки Самары скрыться и бежать по темному времени.

Илья Федорович, закипая гневом – уж не он ли милосерден к своим супротивникам? – уставил тяжелый взгляд в пойманного отставного офицера Воробьевского. По гладко выбритым щекам отставшего офицера разлилась бледность, глаза прыгали, страшась смотреть на походного атамана, который крутил в руках ременную плеть.

– Вот как, ваше благородие, – тихо, с трудом сдерживаясь, проговорил Илья Федорович и ступил к Воробьевскому ближе. – Тебе, взятому в Борской крепости с оружием супротивнику государя, даровали жизнь, а ты умыслил изменою перебежать к врагам Петра Федоровича? Говори, вор, что в мыслях держал? С кем был в сговоре? Какие вести успел собрать о моем воинстве, ну?

Воробьевский гулко ударился коленями о доски пола, дернул связанными за спиной руками. С мольбой глянул на протопопа Андрея – виделись они прежде не один раз в Самаре, – заплакал перед атаманом:

– Помилуй, батюшка атаман Илья Федорович! Бежал, думая только о спасении своей головы да о розыске семьи, отъехавшей в Москву… А там у меня из родных никого нет… Где по зимнему времени теперь терпят голод и холод?.. Отпусти мою вину, по глупости сотворенную, ради нынешнего торжественного праздника.

Илья Федорович медленно повел головой туда-сюда, в назидание прочим ответил жестким непререкаемым голосом:

– По слуге бьют, не по заслугам! Ты у меня давно был на бирке зарублен, потому как не было тебе веры по твоему барскому происхождению. Теперь по твоей вине надобно тебя заместо пыжа в пушку забить да и стрельнуть к Сызрани… Как же мне простить тебя? Для чего ты бежал и изменил государю? Вить ты ему присягал и святую икону целовал? Умыслил зло – по злу и ответ держать тебе! – и повелел Пустоханову: – Заприте под караул. С первой же оказией отправим в Берду с показанием вины… Пущай государь сам ему свой приговор объявит. – И обратился к собравшимся самарцам: – Теперь, братцы и святые отцы, ступайте по домам. На завтра у нас будет куда сколько дел. А мне с моими есаулами и пообедать час настал.

Пропуская вперед протопопа с попами, купцы подались от двери к печке, и Данила Рукавкин невольно оглянулся, вновь поймал на себе пристальный взгляд атамана… Шел сюда с надеждой попросить о свояченице, а после случая с отставным офицером, видя разгневанного атамана, и заикнуться не посмел, чтоб не натворить большей беды. Смутившись, Данила, сам не зная почему, перевел взгляд на седого есаула с рваной губой – тот дружески улыбнулся. Когда купцы пошли было уже к двери, атаман вдруг сказал негромко, но Данила вздрогнул всем телом от этих слов:

– Жди, Данила, ныне после вечерней службы гостей… Сказывают, ты любишь привечать у себя всех странствующих и бездомных…

Данила, сам того не ожидая, смутился атамановым словам, неловко, вбок, поклонился, сказав, что гостям он всегда рад и перед нуждающимися никогда двери своего дома не закрывал. Потом надвинул шапку на голову и, спиной чувствуя на себе все такой же строгий взгляд атамана, споткнувшись о порог, вышел в сенцы.

Минуту Илья Федорович смотрел через промерзшее окно на расходившихся в разные стороны гостей, вдруг резко обернулся к Василию Иванову, повелел:

– Передай Гавриле Пустоханову, пущай приведет сюда помещичью женку Анну Петровну.

– С сынишкой? – уточнил Иванов.

– Одну… Зачем отрока пугать?.. – добавил Илья Федорович, закинул руки за спину и, сцепив пальцы, закаменел у левого от двери окна просторной горницы.

Анна Петровна, враз осунувшись с лица и с темными кругами у глаз, плотно поджав губы, чтобы по-бабьи не разрыдаться с первого же спроса, вошла и встала у порога, молча глядя на сурового бывшего своего конюха, а теперь государева атамана.

– Сказывай, Анна Петровна… – Илья Федорович, огромным усилием воли сдерживая в себе нервную дрожь, говорил возможно спокойно, тихо. – Ведомо ли тебе, кому продал Аграфену и Федю твой… – чуть было не сорвалось с языка слово «бывший», но сдержался, закончил все так же спокойно, – муж Матвей Арапов?

Анна Петровна отрицательно качнула головой – нет, это ей неведомо.

– Как же так? – нахмурил брови Илья Федорович и вопросительно глянул на Кузьму Петровича. – Сказывали мне в имении вашем, что вывез тебя с сыном Матвей вместе с Аграфеной!

– Да, вместе, – как эхо отозвалась Анна Петровна. – А как приехали в Борскую крепость, так он отослал нас с сыном в Самару, а сам остался в крепости. При нем и женка твоя Аграфена осталась. А к чему она ему понадобилась, о том он мне не сказывал, а я спросить сама не посмела по его великому раздражению в тот час…

Илья Арапов расцепил пальцы, не заметив даже, как ныли передавленные суставы.

– Кто тому свидетель?

Анна Петровна смутилась, потом вспомнила:

– Да приказчик наш Савелий меня и привез, как ему барин наказывал. А оставив меня у Данилы Рукавкина, к барину ж и отъехал по его повелению.

– Того Савелия мы изловили не в Борской крепости, а в Бузулукской, – проговорил Кузьма Петрович. – Паршина теперь не спросишь, что да как было…

– А что же сам барин… – начала было говорить Анна Петровна и примолкла, испугавшись возможного рокового ответа: отчего атаман у нее пытает про Аграфену, а не у Матвея? А может, ушел-таки счастливо Матвей из Борской крепости?

На ее полувопрос Илья Федорович ничего не ответил – понял, что жена помещика и в самом деле ничего не знает, потому как нет ей резона скрывать спрашиваемого, рискуя навлечь погибель на себя да на малолетнего сына.

– Гаврила, отпусти ее… с миром. Пущай идет на прежнее житье к Даниле Рукавкину, – распорядился Илья Федорович, не заметив, как пораженная помещица, малость помешкав, в пояс поклонилась ему. Атаман, упершись кулаками в столешницу, стоял, опустив голову, пока капрал Пустоханов не вывел женку Матвея Арапова.

– Ну вот, дядя Кузьма, – выдохнул с горечью Илья Федорович, – была малая надежда на розыск, да ниточка гнилая оказалась… Эх, Аграфенушка! Однако делать нечего, надобно жить и службу государю править… – И покликал Василия Иванова, повелел подать им с Кузьмой Петровичем что-нито на обед.

– Слушаюсь, батюшка атаман, сухую корочку я уже раздобыл, – соскоморошничал Василий, стараясь развеселить хмурого атамана. – Гей, стряпуха, что есть в печи – на стол мечи!

С кухни стариковский голос дворецкого ответил с хитринкой:

– Да окромя каши овсяной, ничего и не доспело к этому часу!

– Каша – так давай кашу, – буркнул Кузьма Петрович, потом вскинул голову и зашмыгал носом – с кухни через открывшуюся дверь потянуло запахом далеко не овсяной каши: сияющий адъютант на барском начищенном до блеска подносе подал тарелки, а в тарелках – кусками разложенный жареный гусь. Тут же ломти хлеба, соль в маленькой мисочке, кружки с шипучим домашним квасом.

– Ах ты, бес лукавый! – засмеялся Илья Федорович. – Ишь, каково угощение сготовил!