– Вали, братцы, следом!

– Всем выходить в поле! Присматривайтесь, братцы, кто схоронился, не вышел с крестным ходом! Батюшке атаману всенепременно такого супротивника на суд вытащить надо будет! – кричал, размахивая руками, цеховой Анчуркин.

– Дружно, дружно! – с крыльца магистрата напутствовал уходящих на улицу бургомистр Халевин. – Порадуем государева атамана многолюдством! – И сам с сыном поспешил следом за толпой.

От Троицкого собора Верхней улицей, мимо рынка и Николаевской церкви, мимо двора бургомистра крестный ход, теснясь между плетнями и сугробами, под нескончаемый благовест двинулся к западному углу земляной крепости. Отсюда обогнули северный бастион, прошли мимо кузнечного ряда. А впереди, не далее как в двухстах саженях, уже приближалось к городу конное и санное войско. В голове везли четыре больших знамени, взятых в крепостях Самарской линии.

Атаман – на него указал самарцам громкоголосый Иван Яковлевич Жилкин – ехал перед знаменщиками, а за спиной на дровнях везли две пушки. В красных епанчах и в черных треуголках около орудий стояли на коленях регулярные канониры с длинными банниками в руках, а с ними пообок и памятный уже самарцам пушкарь Сысой Копытень. Сысой курил трубку, отчего волосяная сетка была приподнята до верхней губы. Самарцы, страшась глядеть на этот ужасный лик, спешили перевести любопытствующие глаза на государева атамана.

Илья Федорович Арапов, рыжеватый, отчего не видно было в усах и в бороде раннего седого волоса, приветливо улыбался встречающим самарцам. Он издали еще помахал рукой выехавшему навстречу Ивану Жилкину, переговорил с ними о чем-то, то и дело поглядывая на самарский крестный ход. Потом атаман дал знак войску остановиться, сам спрыгнул с коня на укатанный снег, пеши подошел к протопопу Андрею и, приняв благословение, приложился к образам. От поднесенной хлеба-соли отломил кусочек и, старательно прожевав, съел.

Поднявшись с колен, Илья Арапов, обратясь к кучно сбившимся самарцам, довольно громко – над Самарой не умолкал праздничный благовест – проговорил:

– Радостно мне, святые отцы и вы, жители Самары, что преклонился ваш город пред государем Петром Федоровичем по доброй своей воле и столь единодушно, потому как вижу я здесь людей разного звания. Имею я вам сказать от имени государя-батюшки нашего, что он пожалует вас всех за такое усердие, наградит вас чинами и жалованием, а город Самару сделает губернией! Теперь же всем идти в собор и служить молебен о здравии императора Петра Федоровича. А после молебна объявлю я вам его манифесты.

Атаман подошел к своему коню, легко сел в седло. И тут неподалеку от Данилы и Герасима послышалось испуганное детское восклицание:

– Гришатка! Это он… холоп наш!

Арапов резко повернулся на голос – его суровый взгляд столкнулся с испуганным взглядом отрока. Они тут же узнали друг друга: сын Матвея Арапова Анисим смотрел на бывшего отцовского конюха огромными, как у совенка, круглыми желтыми глазами. Отрок не выдержал атаманова взгляда, рванулся было бежать, да толпа слишком плотно сжалась, а тут еще резкий и властный приказ:

– Жилкин, взять помещичьего змееныша!

Казаки мигом очутились на земле, а потом и около отрока. Из толпы вырвалась насмерть перепуганная, ни о чем не думающая, кроме как о спасении сына, Анна Петровна, вцепилась в плечи казаку:

– Ироды! Будьте прокляты! Что сделал вам ребенок?

– И ее взять! – тут же распорядился атаман Арапов. – Я самолично допрошу их, а теперь уведите прочь!

Атаман, словно отыскивая еще кого-то, пошарил глазами по тесно стоящим самарцам. И его взор пристальный остановился на Даниле Рукавкине. Илья Арапов в удивлении дернул бровью, непонятная улыбка скользнула по сухощавому, широконосому лицу и пропала в бороде. Он тут же обратился к сидящему рядом на гнедом коне бородатому казаку с рваной верхней губой. Что спросил атаман, Данила за дальностью и за колокольным звоном не расслышал, но по взглядам в его сторону понял, что речь ведется о нем. Есаул, вглядевшись в Рукавкина, непонятно чему разулыбался и кивнул головой в ответ на слова атамана.

У Данилы по спине прошла холодная колючая волна.

«Ах ты, господи! – с запоздалым сожалением ругнул он себя. – Ну как же выпало из старой дырявой башки прежде сказанное мне, что сей атаман – бывший конюх Матвея Арапова! А ну как неприязнь к хозяину да перекинется на безвинного ребенка и на слабую женщину? Кто знает, какая черная кошка пробежала между ними, атаманом и Матвеем? Да и где теперь сам-то Матвей? Жив ли? Убежал ли счастливо из Борской крепости или…» – и не додумал своих тревожных мыслей. Священники, а за ними и атаман с воинством пошли к Троицкому собору, радуясь веселому переливчатому благовесту над вольной теперь Самарой.

– Чует мое сердце недоброе, – прошептал Данила Герасиму. – О чем говорил атаман с бородатым есаулом? И на меня глазами указывал при этом. И почему тот, с рваной губой, так щедро зубы показывал, усмехаясь?

– Ежели што недоброе умышлили шупротив шемьи Матвея – то быть лиху и в нашем доме… Ты, Данила, штупай жа ними, а я пошпешу домой упредить хозяюшку да что-нито иж утвари шхоронить понадежнее.

– Наверно, ты прав, Герасим, – согласился Данила. – Кто знает, известно ли атаману о родстве Анны Петровны с Дарьюшкой? Ежели известно – тогда прямая ему дорога в мой дом. – Данила безнадежно махнул рукой – вызверится ежели атаман, никакие ухищрения не помогут – и вслед за Алексеем Чумаковым побрел к Троицкому собору. Герасим первым же проулком проковылял вниз от земляной крепости к Большой улице, мелькнул рыжей шапкой за чужими плетнями и скоро пропал из виду.

Данила, придерживая шаг, пропускал мимо себя команду походного атамана Илья Арапова, краем глаза приметив, что и сержант Стрекин, поотстав от толпы, зорко вглядывается в государево войско.

«Гляди-ка, отчего-то не ушел с капитаном Балахонцевым», – подивился Данила Рукавкин, а когда увидел чуть впереди поручика Счепачева с сержантом Мукиным, понял, что вся рота Ставропольского батальона оставлена Балахонцевым в городе на произвол судьбы.

«Эх, отцы-командиры», – посетовал он, не пытаясь гадать даже, как поступит атаман со взятыми в плен офицером и солдатами: своя боль давила сердце – не объявится ли Тимоша? Шел и вглядывался в лица всадников, потом в сидящих на санях по трое и по четверо. Конные большей частью из казаков да башкир, а в санях ехали бывшие господские крестьяне. На некоторых пристегнуты сабли, палаши, но на диво – у всех были ружья нового и реже старого образца. Пытался прикинуть, сколь велика команда въехала в Самару, и никак не выходило более трехсот человек.

«Может, и прав был Антон Коротков, показывая пять и более сот воинства, – подумал Данила и решил: – А теперь прознал атаман, что комендант Самары бежал в Сызрань, так и оставил в Алексеевском пригороде часть войска да пушки ради бережения со стороны Ставрополя». – Данила вздохнул: войско прошло, а ни Тимоши, ни давних друзей Опоркиных, чтобы расспросить хоть о внуке…

Протиснулся в церковь, где протопоп Андрей начал служить обедню, притулился к стенке, осмотрелся. Атаман Илья Арапов с бородатым есаулом стояли на правом клиросе[17], потом послали от себя пономаря Ивана Семенова. Через малое время из алтаря вышел протопоп Андрей, оставив для продолжения службы священника Федора Аникитина. Атаман что-то сурово сказал, протопоп, споткнувшись на ровном месте, возвратился в алтарь и, как понял Данила, передал приказание атамана: при заздравном молении о государях упоминать Петра Федоровича, цесаревича Павла Петровича и супругу его Наталию Алексеевну. А государыню императрицу Екатерину Алексеевну из ектений исключить.