Поручик, и без того бледный от болезни, взволнованно ответил:

– Государя Петра Федоровича мы признаем своим императором и готовы ему послужить. Приведи нас к присяге, господин атаман.

Илья Федорович малость подумал, улыбнулся и ответил:

– Ныне, по причине праздника, гуляйте, а завтра тебе, сержант Мукин, подать список всех поселенцев и представить их мне для осмотра. А тебе, поручик, подать список солдат роты с пометками, кто где и в какой службе наряжен. Я самолично приведу солдат к присяге государю, да и под казаков острижем солдатушек. Ступайте, а ежели надобны будете, покличу вас.

Осмотрев брошенный в спешке дом Племянникова, Илья Федорович повелел прибрать в нем, протопить печи. Потом, отправив Ивана Яковлевича Жилкина с казаками досматривать за порядком в городе, остался вдвоем с Кузьмой Аксаком. Скинув полушубок, валенки, Илья Федорович долго ходил по крашеным доскам, сквозь шерстяные носки чувствуя прохладу остывших полов.

Кузьма Петрович, раздевшись, потирая ладони, подошел к круглой побеленной печке, которая топилась из кухонной части дома – оттуда через плотно прикрытую дверь еле слышалось покрикивание адъютанта Иванова на дворецкого, оставленного бежавшим майором смотреть за строением и пожитками. Весьма скоро в трубе весело загудело…

– Вот так, Кузьма Петрович, – тихо проговорил Илья Федорович, остановившись у окна. По улице туда и сюда сновали возбужденные самарцы, скакали конные разъезды, присматривая, чтоб не было пьяных драк или какого бесчинства обывателям. – Самару мы с тобой для государя добыли… Теперь надобно нам крепко встать на старой Московской дороге, оберегая государево войско от петербургских генералов. А им самый резон спешно маршировать из столицы на Оренбург через этот город, а стало быть, через наш отряд…

– Это верно, что встали, – глухим голосом отозвался от печки Кузьма Петрович, рассматривая мозолистые ладони, будто сроду их не видел. – Да сил у нас с тобой, Илья Федорович, маловато… Ну ежели не одна, то пущай две курицы наплакали, – и усмехнулся своим невеселым словам. – Ежели самарских людишек да окрестных мужиков не поднимем в самом скором времени, долго нам не греться на зимних квартирах… Кто знает, далеко ли тот Балахонцев бежал? Быть может, аккурат в селе Рождествене за Волгой притаился. У него, сказывал же Коротков, до семи десятков регулярных солдат и казаков строевых и обученных да десяток пушек… Правда, пушки те без лафетов, да и наши покудова не лучше – лежат ледяными чурками в земляных бастионах… Только вот эти две, что привезли с собой.

– Да-a, Кузьма Петрович, повертеться нам с тобой придется изрядно, потому как не только Самару стеречь надобно, но и пригород Алексеевск крепко держать должно – он ключ ко всей Самарской линии крепостей. – Илья Федорович, остудив пальцы о холодное стекло, потер ими под глазами, по детской привычке так отгоняя сон. – Распорядился я через Ивана Яковлевича списать с государева манифеста и указов копии. А с теми копиями думаю послать казаков за Волгу, в селения графов Орловых для оповещения тамошних крестьян. Пущай на хозяев своих боле не работают, потому как государь дарует им вековечную волю. Разумно ли так будет?

Кузьма Петрович молча мотнул седой головой, одобрив решение походного атамана, добавил от себя:

– Пущай едет тот человек до самой Сызрани, коль будет к тому такая возможность. Да заодно от мужиков верные слухи собирает, далеко ли регулярные полки стоят и в какой силе. И не идут ли на Самару те прибывшие в Сызрань гусары?

От прогревшейся печи по горнице распространился теплый воздух. Илья Федорович отошел от окна к двери, толкнул ее рукой.

– Эй, Василий, сын солдатский, пошли кого-нибудь покликать ко мне здешних священников, лучших людей да купечество – Христа славить!

Из-за двери отозвался расторопный Василий Иванов. Успев что-то шумно сглотнуть, он тут же отозвался:

– При мне от магистра рассыльщик Осипов!

– Вот и пошли его. Да чтоб собирались живо, не мешкая! – добавил Илья Федорович и плотно прикрыл дверь, сберегая тепло.

Кузьма Петрович усмехнулся в усы, глянул на Илью Федоровича чуть прищуренными серыми глазами, под которыми легли темные мешки усталости и постоянного недосыпания. Негромко спросил:

– А купечество зовешь с умыслом? Все надеешься, что Данила Рукавкин признает тебя?

Илья Федорович, прислонив ладони к теплому круглому боку печки, улыбнулся в ответ:

– Да мыслимо ли признать в седом мужике давешнего несмышленого отрока? Ныне вечером наведаемся к Даниле в гости. И дело у меня к нему есть: не он ли приютил у себя свою родственницу Анну, женку Матвея Арапова? Краем уха слышал я от Матвейки, что умерший якобы Рукавкин по жене ему родственник.

– Неужто сказнишь женку и дитя? – спросил Кузьма Петрович и насторожился, ожидая ответа атамана.

Илья Федорович стиснул зубы, по лицу пошли красные пятна. Резко оттолкнулся от печки, протопал к просторному столу с раскрытыми и пустыми от бумаг ящиками. Задвигая, громыхнул один из них, проворчал себе под нос:

– А вот допытаю ее, знает ли она, кому продал моих женку и сына тот злопакостный Матвейка! А уж потом порешим, как с ней быть…

Кузьма Петрович помолчал, сочувственно сказал, глядя на ссутулившиеся плечи своего давнего ромодановского соседа:

– Сущим змеем злоехидным обернулся тот Матвейка! И под виселицей не сказал просимого, лишь бы досадить другому человеку… И государя Петра Федоровича столь скверными словами всячески обзывал, что дале пытать принародно и нельзя было – поволокли вешать изверга… Вот, идут уже тобою кликнутые гости…

Гости входили и чинно славили Христа. Первым пришел протопоп Андрей Иванов, за ним кучно, словно напуганные овцы, тесным стадом втиснулись попы самарских церквей. За священниками прибыли бургомистр Иван Халевин и отставные офицеры. Шумной и подгулявшей толпой, потеснив священников до стола, ввалились десятка два лучших из самарского купечества во главе с разудалым Тимофеем Чабаевым, который успел-таки с кем-то уже перекинуться парой увесистых кулаков – правая скула пунцовела не только с крепкого мороза.

Илья Федорович, улыбаясь и выслушивая приветствия, повелел Василию Иванову поднести гостям по чарке водки, вручил протопопу Андрею двадцать рублей медных денег на собор и вновь повторил самарцам, что батюшке государю весьма радостно будет узнать из его доношения, что город Самара встретил его воинство хлебом-солью и колокольным звоном.

Едва Илья Федорович договорил, что по всеобщему изъявлению покорности и в награду за службу Петр Федорович всенепременно сделает Самару губернским городом, как отворилась дверь и в тесно заполненную горницу Гаврила Пустоханов и князь Ермак ввели пожилого человека, лет под шестьдесят, бледного, с холеными усами, в белом нагольном тулупе. Илья Федорович резко встал из-за стола, священники и купечество раздались в стороны, образовав узкий проход от двери к столу.

– Гаврила, что случилось? Почему человек повязан?