На первой странице, как точка отсчета, хранилась дореволюционная фотокарточка Сазоновых. За дубовым столом строго по ранжиру и старшинству сидели двенадцать братьев. Все как по одному лекалу выкроенные, косая сажень в плечах, лица простые, но с такой гордой силищей в глазах, что не надо даже смотреть на пудовые кулаки, выложенные на стол, чтобы понять, что таким ни медведь в лесу, ни враг в голом поле не страшен. Шеи у всех короткие, как дуб в землю, в плечи ушедшие. Кланяться такими не сподручно, проще удар в лоб принять. Только одним ударом таких быков не свалить. И потом не отскочить. Резкая в них силища и сокрушительная, как у медведя.

В центре этого буйства мужской стати сидел патриарх с окладистой седой бородой. Единственное, что его отличало от сынов, так это седой волос. Ни морщин, ни дряхлости. А силы изначальной, сколько в сумме во всех детках, по левую и правую руку сидящим. Патриарх был прямым потомком стрельца Сазонова, от царского дурного гнева сбежавшего аж за Урал. Более покорным потехи ради и клятвы для петровы приспешники головы порубили, а Сазонов со товарищи в то же время скатал дом из бревен в два обхвата, да такой, что стоит до сих пор. Почернел, но не сгнил.

Крайний слева, младший в роду, Матвею и Семену дедом доводился. На него братья и были похожи, как ягоды с одного куста.

Злобин придвинулся ближе.

— Хоть и темная история, но справки навести можно. Мужик на фото — это след, пойми. Ты, Семен Петрович, хоть какую зацепку дай, — попросил он.

С Сазоновым они еще на кордоне без проблем перешли на «ты».

Сазонов поморщился.

— Да наводил я справки! Тогда же пришлось на все рычаги нажать, чтобы Матвея из того медвежьего угла выкорчевать. Думаешь, ему Москва медом мазана? Как и мне, впрочем. — Он похрустел пальцами. — Темная история. Две деревни там волки выели. Начисто. В каждой по десятку бабок да по полтора деда. Однако ж, все одно — живые души. Скандал был ужасный. На Матвея попытались всех собак повесить. А он и не отпирался. Чуть ли не в тюрьму просился.

— Так, значит!

Злобин краем глаза отметил, что Сергей повел шеей, прислушиваясь.

— Уж не знаю как, но этот трехнутый Ярослав в эту бодягу подписался. Матвей обмолвился, что приезжал он тогда. И не один. Пятерых дружков с собой привез. Таких же. — Сазонов покрутил пальцем у виска. — Охотники на оборотней, ядрена в корень.

Злобин затаился, боясь ненароком вспугнуть удачу.

Сазонов похрустел костяшками, сжимая и разжимая кулаки.

— Теория у них такая. Эволюция, мол, продолжается. Но если раньше она была рулеткой, в которой выигрыш — выживание, то теперь у нее появился вектор. Все живое играет против человека. Понимаете, о чем речь?

— Продолжайте.

— Ну, по их теории получается, что мы так достали Природу, что вся живность теперь мутирует по признаку, кто больше человеку гадостей принесет. Вирусы всякие с животных на человека переходят, болячки всякие.

— А оборотни тут при чем?

— Оборотни… Это самый смертный враг для человека. Только не те, что в кино показывают. А самые настоящие. — Сазонов покосился на Злобина. — Собаки, скрещенные с волком, вот что это такое. Собаки навыворот. Ведь человек из предков собаки сделал биоробота. Собака службой живет, от команды до команды. Ее, бедную, даже на случку раз в год на поводке водят. А она без хозяина себя не представляет. Вот так. — Он втиснул пальцы между пальцами. — Умрет за хозяина. И без хозяина дня не проживет. А теперь представь, что будет, если такую привязку наизнанку вывернуть? Это же…

— Спецназовец, пошедший в бандиты, — подсказал Сергей.

— Точно! Только еще хуже. У спецназовца рефлексы волка, но хоть толика человеческих понятий остается. А у собаки ничего нет. Только знание о человеке и волчье умение убивать. Прикинь, какой терминатор получается!

Злобин попробовал себе представить подобный выверт Природы. Стало не по себе. Особенно после увиденного на кордоне.

— И Ярослав на них охотился? — спросил он.

— Угу, охотился, — угрюмо кивнул Сазонов. — Из той великолепной пятерки он один остался. Запросите данные райотдела в Алексеевке. Там дела по факту смертей в деревнях возбуждались.

Сергей словно почувствовал на себе взгляд Злобина, кивнул.

— Мало что понятно, но это уже кое-что, — задумчиво произнес Злобин. — А Матвей верил в эту теорию?

— Да как сказать. — Сазонов пожал плечами. — Ребята же с биофака МГУ. Со степенями даже. Нет, Матвей не из тех, кому можно всякой заумью мозги запудрить. Хотя, если что в голову возьмет, не выпустит, пока по косточкам не разберет и по полочкам не разложит. — Он вздохнул. — Мы, Сазоновы, мужики упертые.

Он с собачьей тоской в глазах посмотрел на Злобина.

— Андрей Ильич, ты извини. Завтра хоть всю душу вымотай, а сегодня я — пас. Не могу больше!

— Что ты, Семен. Все нормально. Ты и так нам помог.

Злобин хотел положить руку на эту широкую ладонь, что до судороги то и дело сжималась в пудовый кулак. Но почувствовал, что не надо этого делать. Всему есть предел, и боли, и сочувствию.

— Тогда извиняйте, мужики, я — в штопор. Иначе сердце… Ай, ладно, все свои!

Сазонов покопошился, извлек из потайного кармана форменного бушлата плоскую фляжку емкостью с нормальную бутылку водки. Свернул пробку и приставил горлышко к распахнутому рту. Закинул голову и стал лить внутрь пахучую жидкость.

По салону поплыл запах можжевельника и чистого спирта.

Сергей в зеркальце послал тревожный взгляд Злобину.

Злобин незаметно кивнул: «Порядок. Пусть уж так, если поможет».

Сазонов оторвался, шумно выдохнул перегарную струю.

— Будешь?

Злобин отрицательно покачал головой.

— За брата моего, Матвея. И семью его. — Из голоса Сазонова пропала вся сила. И вся сдерживаемая боль, как сукровица из лопнувшей раны, выступила наружу.

Злобин принял из его рук фляжку.

Прошептал:

— Земля пухом!

Край горлышка больно прищемил губу, но следом в рот ударила горячая волна. Злобин, едва не поперхнувшись, сглотнул жгучую влагу.

Передал фляжку Сазонову. Тот поболтал остатки. По звуку, осталась почти половина.

Сазонов сглотнул ком в горле, отдышался и резко закинул голову, заткнув рот горлышком фляжки. Пил страшно, насильно заталкивая в себя жидкий огонь.

Тяжко отвалился на спинку сиденья, безжизненно уронив руку с фляжкой. Долго, с присвистом выдохнул.

— Все, мужики. Абзац, — произнес он неживым голосом. — Не трогайте меня, Христа ради.

Он добела закусил губу, закинул голову и плотно зажмурил глаза.

* * *

Телефонограмма