Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тринадцатый молча стоял рядом.
– Человеческая жизнь коротка – всего несколько десятков лет, – наконец тихо произнес он. – В ней много печалей, почти не бывает радостей и почти никогда ничего нельзя изменить.
Я медленно поднялась на ноги, и мы с тринадцатым застыли, глядя друг на друга. Затем я развернулась и пошла прочь, услышав за спиной лишь тяжелый вздох.
Я сидела возле статуи Будды, перед которой часто молился Иньчжэнь. Смотря на улыбающееся лицо статуи, я невольно задавалась вопросом: ну и что ты знаешь? Гимны-гатхи, что звучат так разумно, когда их читаешь, но абсолютно бесполезны…
– Что это ты сегодня вдруг решила помолиться? Раньше никогда не возжигала благовоний у статуи Будды, – раздался сзади голос Иньчжэня.
Я даже не обернулась, продолжая глядеть в пол. Иньчжэнь зажег еще три палочки благовоний и добавил:
– Евнухи сказали, что ты сидишь здесь на коленях уже две стражи и даже не ужинала. Твои ноги этого не выдержат, вставай скорее.
Он молча подождал, но, видя, что я все еще сижу с опущенной головой и не двигаюсь, взял меня за руку и потянул со словами:
– Искренность не в этом. Вставай!
Я сбросила его руку и опустилась обратно на колени.
– Ты все знаешь? Кто тебе сказал? – после короткого молчания спросил он.
Помолчав еще немного, Иньчжэнь добавил:
– Никто из тех в павильоне Янсиньдянь, кто знал о произошедшем, ни за что не осмелился бы болтать при тебе. Похоже, тринадцатый брат не выдержал твоего натиска и все тебе рассказал.
Глядя на статую Будды, я заговорила:
– Иньчжэнь, я не читала сутр и знаю лишь то, что слышала от других. Однако разве Будда не учит людей забывать и отпускать? Жадность, гнев, злость и обида ведут к страданию. Щелкнул пальцами – и со времен цветущей юности уже пролетело одиннадцать лет. Что же навсегда останется в нашей памяти?
– «Без причины не будет следствия; если нет следствия, то нет и причины»[81], - холодно процитировал Иньчжэнь и вышел из молельни.
Ревматизм давал о себе знать: в колени словно впились тысячи игл. В сентябре ночи уже довольно холодные. Стоило мне вспомнить о том, что восьмой господин в его нынешнем возрасте сейчас сидит на ледяных камнях, я подумала, сможет ли он это выдержать – ведь он так слаб!
В бронзовом подсвечнике горела толстая красная свеча, ярко освещая зал. Капли жидкого воска стекали вниз по бронзовому стержню, быстро застывая и налипая друг на друга слой за слоем в один ярко-алый кусок пугающего вида, заставляя слезы этой свечи выглядеть по-особенному жутко.
Внезапно занавеска поднялась и в зал вновь вошел Иньчжэнь.
– Ты собираешься просидеть здесь на коленях всю ночь? – холодно произнес он, сдерживая ярость. – Разделишь с ним его муки?
Сердце рвалось на части. Если бы я не сделала хотя бы этого, не знаю, что бы со мной было.
– Мы приказываем тебе подняться! – крикнул Иньчжэнь.
Я повернула голову и взглянула на него. Иньчжэнь был в одном нижнем одеянии и наброшенной на плечи накидке, в наспех надетых туфлях. Очевидно, он только что поднялся с постели.
– Ты приказываешь мне как император? – поинтересовалась я.
– Да, – ответил он. – Мы велим тебе подняться.
Я повернулась к нему и поклонилась, коснувшись лбом пола:
– Ваша покорная служанка повинуется.
Когда я встала, мои колени пронзила такая боль, что я едва могла стоять. Я пошатнулась, чуть не упав, но Иньчжэнь тут же подхватил меня. Оттолкнув его, я оперлась о стол и немного постояла, после чего, ковыляя и подволакивая ноги, пошла прочь. Сзади донесся звук упавшей на пол фарфоровой курильницы.
Стоя у окна, я в тишине наблюдала за тем, как бледнела ночная тьма. Исчезли звезды, небо мало-помалу белело, пока не стало совсем светло.
– Барышня, – тихонько позвала из-за двери Мэйсян.
– Я желаю побыть одна, – повысив голос, ответила я. – Не беспокойте меня!
Снаружи раздался шорох, и все снова стихло.
Солнце поднималось все выше. Бессильно облокотившись об оконный переплет, я смотрела на ослепительно яркое светило и спрашивала себя: что же мне делать? И что же я буду делать потом?
Дверь затряслась от энергичных толчков, но так и не распахнулась: она была закрыта на цепочку.
– Открой! – крикнул Иньчжэнь.
Я подошла и открыла, после чего, прихрамывая, вернулась к окну и встала рядом. Глядя на меня, Иньчжэнь холодно произнес:
– Не позволишь тебе сидеть на коленях – ты будешь стоять. Тебе что, совсем не жаль своих ног?
Я лишь молча прислонила голову к оконной раме.
– Мы уже позволили ему вернуться к себе, – немного помолчав, равнодушно бросил Иньчжэнь и вышел из комнаты.
В душе смешались радость и печаль. Сгорбившись, я кое-как доковыляла до стола и, взявшись за край столешницы, опустилась на стул. Колени пронзила такая острая боль, что я не выдержала и тихо застонала.
С того самого дня, когда восьмой господин был наказан, Иньчжэнь перестал приглашать меня на ужин и вообще обращать на меня внимание. В душе я ужасно страшилась того, чем все должно было кончиться. Мне хотелось лишь спокойно побыть одной, да и из-за боли в коленях я все равно не могла свободно передвигаться, а потому частенько сутками сидела в своей комнате.
В десятом месяце в западных приграничных землях вновь разгорелся пожар войны: Лобсанг Тэнцзин поднял в Цинхае мятеж. В Цинхае, где четырнадцатый господин навел было порядок, в одно мгновение вновь воцарился хаос. Иньчжэнь назначил Нянь Гэнъяо командующим Фуюаньского гарнизона и отправил в Синин, чтобы тот принял личное командование и усмирил мятеж. Казна и так не ломилась от богатств, а тут надо было обеспечить провиант и фураж для воюющих на северо-западе да еще и как-то пережить повсеместно случавшиеся неурожаи. В павильоне Янсиньдянь чиновники часто собирались группами и не переставая шушукались.
С тех пор как Иньчжэнь стал императором, он почти никогда не переворачивал таблички с именами наложниц из гарема, лишь изредка звал к себе в покои супругу Нянь. В октябре, однако, он переворачивал табличку с именем супруги Нянь целых три дня подряд. Для Нянь Гэнъяо это означало особое расположение Его Величества, а потому все гражданские и военные чины от мала до велика на территориях, находившихся под его управлением, руководствовались его мнением при новых назначениях на должность; даже при назначениях на службу чиновников в другие регионы Иньчжэнь также то и дело спрашивал совета у Нянь Гэнъяо, брата супруги Нянь. Кроме того, Иньчжэнь окружил заботой и его родственников. Он снова и снова спрашивал о больных запястьях и плечах Нянь Гэнъяо и о болезнях его жены, посылал им лекарства, порой даже велел письменно докладывать ему о состоянии здоровья отца Нянь Гэнъяо, Нянь Сялина, и о том, как проходит его жизнь в столице. За пределами дворца – великий генерал, во дворце – любимая супруга; так пришла пора расцвета могущества рода Нянь при дворе. Даже тринадцатый господин оказался позабыт и теперь всеми силами старался избегать любого конфликта с родом Нянь.