Повернув ко мне голову, он добавил:

– Жоси, довольно. Позволь себе быть счастливой!

Я медленно поднялась на ноги. Тринадцатый господин, видя, как я наклонилась и принялась растирать колени, торопливо вскочил, спросив:

– Опять болит?

– Нет, – покачала головой я.

– Если в будущем Чэнхуань не начнет относиться к тебе с должным почтением, ни за что не прощу ей этого, – погрустнев, проговорил тринадцатый.

– Не волнуйся, – засмеялась я. – По вечерам, когда Юйтань занимается моими коленями, Чэнхуань всегда сидит рядом, болтает со мной, смеется, помогает развеять скуку. Взаправду «проявляет почтение и доставляет радость»[82].

Тринадцатый господин медленным шагом пошел рядом, провожая меня обратно к дому. Когда настало время прощаться, он взглянул на меня, словно хотел что-то сказать, но лишь тихо вздохнул и, развернувшись, ушел.

Вскоре после ужина примчался Гао Уюн и, приветствовав меня, сразу сообщил:

– Его Величество приказал мне препроводить барышню обратно.

Я продолжала сидеть с чашкой чая в руках, не двинувшись с места, и ответила:

– Мне и здесь очень хорошо.

Гао Уюн упал на колени и взмолился:

– Барышня, представьте себя на месте несчастного! Прошу, пойдемте!

С этими словами он принялся безостановочно стучать головой об пол. Я торопливо вскочила со стула и отбежала в сторону, не принимая поклонов.

– Скорее поднимайся, нечего мне отвешивать земные поклоны! – воскликнула я.

Гао Уюн, не слушая, продолжал кланяться, и мне оставалось лишь беспомощно сказать:

– Хорошо, я схожу с тобой разок.

Поднявшись с пола, он радостно проговорил:

– Несчастный знал, что барышня всегда жалеет покорных слуг вроде него.

Я первой вышла из дверей. Гао Уюн бегом обогнал меня и, подхватив с земли бумажный фонарь, пошел впереди, освещая путь.

Когда мы оказались у дверей моей комнаты, он прошептал:

– Его Величество внутри.

Он отошел в сторону, пропуская меня вперед, и замер у входа.

Тихо постояв с минуту, я толкнула дверь и вошла. Иньчжэнь сидел на кровати в домашнем халате и листал книгу. Услышав звук открывшейся двери, он тут же отложил книгу и уставился на меня в упор. Мы долго глядели друг на друга. Ощутив, как на глаза наворачивается влага, я поспешно отвернулась. Поднявшись, Иньчжэнь приблизился и протянул ко мне руки, чтобы обнять, но я оттолкнула его ладони, отошла к кровати и села.

Иньчжэнь сел ко мне вплотную.

– И ты говоришь, что не злишься?

– Опять тринадцатый господин меня обхитрил, – сказала я, отвернув голову и блуждая взглядом по расписной ширме.

Иньчжэнь тихо рассмеялся:

– Ему непросто быть зажатым между нами. Разве он не обхитрил и меня тоже?

С этими словами он сгреб меня в охапку и, положив голову мне на плечо, прошептал в самое ухо:

– Даже если ты злилась, за столько дней твоя злость должна была пройти, верно?

Я дернулась пару раз, но осталась у него в объятиях. Вспомнив горестные вздохи тринадцатого: «Что же вам мешает быть вместе?» – я почувствовала, что моя обида рассеялась, оставив в душе лишь печаль.

Видя, что я молча сижу, не двигаясь, и позволяю обнимать себя, Иньчжэнь поинтересовался:

– Еще злишься?

– Это я злюсь или же ты? – поинтересовалась я в ответ. – Именно ты первым перестал со мной разговаривать и замечать меня.

– Не будем больше говорить о том, что прошло, – после недолгого молчания сказал Иньчжэнь.

Я промолчала, теснее прижавшись к нему. Он улыбнулся и опустил голову, чтобы поцеловать меня, но я машинально отвернулась. Слегка растерявшись, Иньчжэнь выпрямился и произнес, погладив меня по щеке:

– В душе ты все еще печалишься.

Выбравшись из его объятий, я взяла подушку, легла на бок, подложив ее под голову, и закрыла глаза, собираясь уснуть.

Иньчжэнь снял с меня обувь и укрыл тонким одеялом со словами:

– Сейчас погода довольно прохладная, смотри не простудись, засыпая вот так, в одежде. Ты много думаешь о самых разных вещах, но лучше бы подумала хоть немного и о себе, ни к чему изводить меня.

Погасив лампу, он потолкал меня, чтобы я уступила ему часть подушки, и лег рядом.

Некоторое время мы лежали в тишине. Затем Иньчжэнь обхватил меня руками и, нащупав пуговицы, принялся расстегивать их.

– Ты не соскучилась по мне? А я постоянно думал о тебе.

Я оттолкнула его руку:

– Если так хочется, можешь идти к своей…

На душу навалилась невыносимая тяжесть. Ерзая, я отодвинулась как можно дальше от Иньчжэня и молча легла, несмотря на то что теперь у меня не было подушки. В темноте моя маска показной улыбки спала, и слезы одна за другой покатились по щекам.

Иньчжэнь обнял меня и притащил обратно на подушку, после чего, найдя в потемках мое лицо, принялся вытирать мне слезы. Я обняла его в ответ и расплакалась, громко всхлипывая. Дав мне выплакаться, Иньчжэнь, пытаясь успокоить меня, произнес:

– Довольно, будешь столько рыдать – навредишь своему здоровью.

Но слезы продолжали литься из моих глаз.

– Жоси, Жосишечка, будь послушной девочкой, прекрати плакать, – со вздохом попросил Иньчжэнь.

Видя, что я продолжаю лить слезы, Иньчжэнь беспомощно проговорил:

– Впервые пытаюсь кого-то утешить и, похоже, делаю только хуже. Давай так: если ты больше не будешь плакать, я выполню то, о чем ты много раз просила, но я никогда не соглашался.

– Очень надо, – всхлипнула я.

Иньчжэнь ненадолго замолчал, затем откашлялся и вполголоса запел:

Незаметно для себя перестав плакать, я прижалась лбом к подбородку Иньчжэня, внимательно вслушиваясь. Когда он вдруг оборвал песню, я спросила: