Люцивар пожал плечами:

– Не слишком опасную, если я и впредь буду удерживать ее гнев на поверхности.

Сэйтан пристальным взглядом изучил бесстрастное лицо своего сына.

– Но ты, надеюсь, понимаешь, кто – и что – лежит под этой поверхностью?

Люцивар устало улыбнулся:

– Я знаю, кто она. – Он сделал первый глоток прекрасного бренди. – Ты не одобряешь моего желания служить ей, так ведь?

Сэйтан покатал бокал между ладонями.

– За три месяца ты сумел сделать больше, чтобы улучшить ее физическое и эмоциональное состояние, чем я за последние два года. Это несколько выводит из себя, заметь.

– Ты заложил более прочные основы, чем тебе кажется, – ухмыльнулся Люцивар. – Кроме того, отец должен быть сильным и мудрым защитником. А вот старшие братья, разумеется, превращаются в занозу в заднице и играют роль ревнивых задир.

Сэйтан улыбнулся:

– Значит, ты – ревнивый задира?

– По крайней мере, мне об этом говорят часто и с поразительным пылом.

Улыбка Сэйтана угасла.

– Будь очень осторожен, Люцивар. В ее душе есть глубокие шрамы, о которых ты не знаешь.

– Я знаю об изнасиловании – и о Брайарвуде. Когда она достигает пределов своих сил и возможностей, то начинает говорить во сне. – Люцивар вновь наполнил свой бокал и только тогда встретился с холодным взглядом Сэйтана. – Я спал с ней, а не спаривался.

Спал с ней. Сэйтан усилием воли сдержал готовую вырваться на свободу ярость, просеивая те образы, которые могли скрываться за этими словами, и пытаясь понять, перевешивают ли они ее новую способность нормально реагировать на прикосновения, которые девушка позволяла только Люцивару, не прячась за холодной эмоциональной пустотой, как в случае с остальными.

– И она не возражала? – осторожно спросил Сэйтан.

Люцивар только фыркнул:

– Разумеется, возражала! Какая женщина бы вела себя по-другому, пережив нечто подобное? Но еще больше она возражала против того, чтобы пациент спал на полу перед очагом, а я не менее упрямо твердил, что Целительница, спасшая мне жизнь, заслуживает нормального отдыха. Поэтому мы пришли к соглашению. Я не жаловался, когда она сбивала и пинала подушки, путала одеяла, растягивалась на кровати по диагонали, издавала странные милые звуки, которые ни в коем случае не являются храпом, даже если на него очень похожи, и ворчала на всех и вся по утрам до первой чашки кофе. А она не жаловалась, когда я сбивал подушки, путал одеяла, сталкивал ее на самый край, издавал странные звуки, которые ее будили и стихали, стоило ей проснуться, и старательно изображал веселость по утрам. Мы оба очень быстро пришли к выводу, что секс между нами невозможен.

А для Джанелль в конечном итоге это и определило отношения с Люциваром.

– А ты уделяешь много внимания тем, кто переселяется в Кэйлеер? – неожиданно спросил Люцивар.

– Не слишком, – осторожно отозвался Сэйтан.

Люцивар пристально посмотрел на бокал с бренди.

– То есть ты не узнал бы, если бы сюда проник хейллианец по имени Грир, так?

Услышав этот вопрос, Сэйтан неподвижно застыл в кресле.

– Грир погиб.

Люцивар устремил взгляд на стену столовой.

– Однако, будучи Повелителем Ада, ты мог бы устроить мне с ним свидание, не так ли?

Почему его сын дышит с таким трудом?

– Грир погиб, а не просто стал жителем Темного Королевства.

Люцивар судорожно стиснул челюсти:

– Проклятье.

Сэйтан заскрипел зубами. Благая Тьма, каким образом Люцивар связан с Гриром?

– А почему он тебя так интересует?

Пальцы эйрианца сами собой сжались в кулаки.

– Это тот ублюдок, что изнасиловал Джанелль.

Сэйтан потерял над собой контроль. Окна в столовой разлетелись на тысячи осколков. По потолку поползли ломаные трещины. Выругавшись, он усилием воли направил поток вырвавшейся энергии за пределы зала, превратив гравий на дорожке в порошок.

Грир. Еще одна ниточка связи между Гекатой и Доротеей.

Сэйтан погрузил длинные ногти в крышку стола, располосовав древесину, однако это упражнение, даже многократно повторенное, увы, не приносило большого облегчения, поскольку ему больше всего на свете хотелось ощутить под ногтями плоть.

Однако принципы обучения оказались заложены слишком глубоко. Будь проклята Тьма, они были заложены слишком глубоко, стали частью его души. Сэйтан не мог хладнокровно убить ведьму. И если он все же собрался бы с силами и решил нарушить Кодекс чести, который соблюдал всю свою жизнь, то это следовало бы сделать больше пяти лет назад, когда еще можно было что-то изменить, спасти Джанелль. Но не теперь, когда в ее душе уже остались шрамы. Не теперь, когда сделанного не исправить.

На его запястьях сжались чьи-то пальцы. Стиснули крепче. Еще крепче.

– Повелитель.

Нужно было разорвать этого ублюдка на части в самый первый раз, когда он осмелился спросить о Джанелль. Нужно было испепелить его разум, оставив только пустыню. Что же с ним случилось? Почему он не сделал этого? Неужели Повелитель Ада стал слишком ручным, превратился в податливый воск? И что он сделал, пытаясь умаслить этих напыщенных дураков из Темного Совета, когда все их действия причиняли только вред его дочери, его Королеве?

– Повелитель!

И что это еще за дурак, осмелившийся прикоснуться к Князю Тьмы, Повелителю Ада? Хватит. Больше ошибок не будет. Больше не будет.

– Отец!

Сэйтан наконец жадно глотнул воздуха, пытаясь привести мысли в порядок. Люцивар. Это Люцивар. Люцивар прижимает его ладони к столу.

Кто-то забарабанил в дверь.

– Сэйтан! Люцивар!

Джанелль. Благая Тьма, только не Джанелль! Он не должен видеть ее сейчас.

– Сэйтан!

– Пожалуйста, – прошептал он, – не позволяй ей…

Дверь содрогнулась от мощного удара.

– Уходи, Кошка! – резким тоном велел Люцивар.

– Что…

– Уходи!

Голос Андульвара:

– Поднимайся наверх, несносная девчонка. Мы сами справимся.

Яростно заспорившие голоса стихли вдали.

– Ярбарах? – после долгого, напряженного молчания поинтересовался Люцивар.

Сэйтан невольно содрогнулся и покачал головой. Пока он окончательно не успокоится, нельзя ощущать вкус крови, иначе он захочет отпить ее горячей, прямо из вены. И может не удержаться.

– Бренди.

Люцивар сунул ему в руку низкий бокал.

Сэйтан выпил бренди залпом, как воду.