Он находил его в этот раз до небывалого раздражительным иневнимательным, несмотря на то, что он, Андрей Семенович, пустился былоразвивать перед ним свою любимую тему о заведении новой, особой «коммуны».Краткие возражения и замечания, вырывавшиеся у Петра Петровича в промежуткахмежду чиканием костяшек на счетах, дышали самою явною и с намерением невежливоюнасмешкой. Но «гуманный» Андрей Семенович приписывал расположение духа ПетраПетровича впечатлению вчерашнего разрыва с Дунечкой и горел желанием поскореезаговорить на эту тему: у него было кой-что сказать на этот счет прогрессивногои пропагандного, что могло бы утешить его почтенного друга и «несомненно»принести пользу его дальнейшему развитию.

– Какие это там поминки устраиваются у этой… у вдовы-то? –спросил вдруг Петр Петрович, перерывая Андрея Семеновича на самом интереснейшемместе.

– Будто не знаете; я ведь вчера же говорил с вами на эту жетему и развивал мысль обо всех этих обрядах… Да она ведь и вас тоже пригласила,я слышал. Вы сами с ней вчера говорили…

– Я никак не ждал, что эта нищая дура усадит на поминки вседеньги, которые получила от этого другого дурака… Раскольникова. Даже подивилсясейчас, проходя: такие там приготовления, вина!.. Позвано несколько человек –черт знает что такое! – продолжал Петр Петрович, расспрашивая и наводя на этотразговор как бы с какою-то целию. – Что? Вы говорите, что и меня приглашали? –вдруг прибавил он, поднимая голову. – Когда же это? Не помню-с. Впрочем, я непойду. Что я там? Я вчера говорил только с нею, мимоходом, о возможности ейполучить, как нищей вдове чиновника, годовой оклад, в виде единовременногопособия. Так уж не за это ли она меня приглашает? хе-хе!

– Я тоже не намерен идти, – сказал Лебезятников.

– Еще бы! Собственноручно отколотили. Понятно, что совестно,хе-хе-хе!

– Кто отколотил? Кого? – вдруг всполошился и даже покраснелЛебезятников.

– Да вы-то, Катерину-то Ивановну, с месяц назад, что ли! Яведь слышал-с, вчера-с… То-то вот они убеждения-то!.. Да и женский вопросподгулял. Xe-xe-xe!

И Петр Петрович, как бы утешенный, принялся опять щелкать насчетах.

– Это все вздор и клевета! – вспыхнул Лебезятников, которыйпостоянно трусил напоминания об этой истории, – и совсем это не так было! Этобыло другое… Вы не так слышали; сплетня! Я просто тогда защищался. Она самапервая бросилась на меня с когтями… Она мне весь бакенбард выщипала… Всякомучеловеку позволительно, надеюсь, защищать свою личность. К тому же я никому непозволю с собой насилия… По принципу. Потому это уж почти деспотизм. Что ж мнебыло: так и стоять перед ней? Я ее только отпихнул.

– Хе-хе-хе! – продолжал злобно подсмеиваться Лужин.

– Это вы потому задираете, что сами рассержены и злитесь… Аэто вздор и совсем, совсем не касается женского вопроса! Вы не так понимаете; ядаже думал, что если уж принято, что женщина равна мужчине во всем, даже в силе(что уже утверждают), то, стало быть, и тут должно быть равенство. Конечно, ярассудил потом, что такого вопроса, в сущности, быть не должно, потому чтодраки и быть не должно, и что случаи драки в будущем обществе немыслимы… и чтостранно, конечно, искать равенства в драке. Я не так глуп… хотя драка, впрочем,и есть… то есть после не будет, а теперь-то вот еще есть… тьфу! черт! С вамисобьешься! Я не потому не пойду на поминки, что была эта неприятность. Я простопо принципу не пойду, чтобы не участвовать в гнусном предрассудке поминок, вотчто! Впрочем, оно и можно бы было пойти, так только, чтобы посмеяться… Но жаль,что попов не будет. А то бы непременно пошел.

– То есть сесть за чужую хлеб-соль и тут же наплевать нанее, равномерно и на тех, которые вас пригласили. Так, что ли?

– Совсем не наплевать, а протестовать. Я с полезною целью. Ямогу косвенно способствовать развитию и пропаганде. Всякий человек обязанразвивать и пропагандировать и, может быть, чем резче, тем лучше. Я могузакинуть идею, зерно… Из этого зерна вырастет факт. Чем я их обижаю? Сперваобидятся, а потом сами увидят, что я им пользу принес. Вот у нас обвиняли былоТеребьеву (вот что теперь в коммуне), что когда она вышла из семьи и… отдалась,то написала матери и отцу, что не хочет жить среди предрассудков и вступает вгражданский брак, и что будто бы это было слишком грубо, с отцами-то, что можнобыло бы их пощадить, написать мягче. По-моему, все это вздор, и совсем не нужномягче, напротив, напротив, тут-то и протестовать. Вон Варенц семь лет с мужемпрожила, двух детей бросила, разом отрезала мужу в письме: «Я сознала, что свами не могу быть счастлива. Никогда не прощу вам, что вы меня обманывали,скрыв от меня, что существует другое устройство общества, посредством коммун. Янедавно все это узнала от одного великодушного человека, которому и отдалась, ивместе с ним завожу коммуну. Говорю прямо, потому что считаю бесчестным васобманывать. Оставайтесь, как вам угодно. Не надейтесь вернуть меня, вы слишкомопоздали. Желаю быть счастливым». Вот как пишутся подобного рода письма!

– А эта Теребьева, ведь это та самая, про которую вы тогдаговорили, что в третьем гражданском браке состоит?

– Всего только во втором, если судить по-настоящему! Да хотьбы и в четвертом, хоть бы в пятнадцатом, все это вздор! И если я когда сожалел,что у меня отец и мать умерли, то уж, конечно, теперь. Я несколько раз мечталдаже о том, что, если б они еще были живы, как бы я их огрел протестом! Нарочноподвел бы так… Это что, какой-нибудь там «отрезанный ломоть», тьфу! Я бы импоказал! Я бы их удивил! Право, жаль, что нет никого!

– Чтоб удивить-то! Хе-хе! Ну, это пускай будет, как вамугодно, – перебил Петр Петрович, – а вот что скажите-ка: ведь вы знаете этудочь покойника-то, щупленькая такая! Ведь это правда совершенная, что про нееговорят, а?

– Что ж такое? По-моему, то есть по моему личному убеждению,это самое нормальное состояние женщины и есть. Почему же нет? То естьdistinguons.[62] В нынешнем обществе оно, конечно, не совсем нормально, потомучто вынужденное, а в будущем совершенно нормально, потому что свободное. Да итеперь она имела право: она страдала, а это был ее фонд, так сказать капитал,которым она имела полное право располагать. Разумеется, в будущем обществефондов не надо будет; но ее роль будет обозначена в другом значении,обусловлена стройно и рационально. Что же касается до Софьи Семеновны лично, тов настоящее время я смотрю на ее действия как на энергический и олицетворенныйпротест против устройства общества и глубоко уважаю ее за это; даже радуюсь, нанее глядя!

– А мне же рассказывали, что вы-то и выжили ее отсюда изнумеров!

Лебезятников даже рассвирепел.

– Это другая сплетня! – завопил он. – Совсем, совсем не такдело было! Вот уж это-то не так! Это все Катерина Ивановна тогда наврала,потому что ничего не поняла! И совсем я не подбивался к Софье Семеновне! Япросто-запросто развивал ее, совершенно бескорыстно, стараясь возбудить в нейпротест… Мне только протест и был нужен, да и сама по себе Софья Семеновна ужене могла оставаться здесь в нумерах!