тем, что это может поставить крест на его дальнейших, так заманчиво и интересно складывающихся заграничных планах.

Выражения и тон, которые употребляет Тарковский по отношению к коллегам, непростительны. Возможно, они написаны позже, им самим, по собственной злобе, умело подогретой Ларисой Павловной. А может, и не им. Лариса Павловна методично и целенаправленно отрывала Тарковского от друзей, существовавших в его жизни до нее. И весьма преуспела в этом. На «Сталкере» ее особенную ненависть вызывал Рерберг, которого она считала повинным в том, что он умышленно плохо снял ее на кинопробах, и роль жены Сталкера досталась не ей. Ну а Боим был другом Рерберга, и этого было достаточно для ее неприязни. Есть и другие поводы для сомнений в авторстве этой записи.

На следующий день после похорон Тарковского в Париже немецкий кинорежиссер Эббо Демант пришел снимать интервью с Ларисой Павловной. Он был потрясен, увидев, что она, сидя перед горящим камином и прихлебывая из стакана водку, читала дневники Тарковского, выдирала оттуда многие страницы и жгла их в камине. Судя по ничтожному количеству записей, сохранившихся в «Мартирологе» за 1977 год, сожгла она немало. Не исключено, что она могла и кое-что дописать. Кто видел рукописный оригинал дневника?

Все издания «Мартиролога» в разных странах печатались по машинописи. Разные издания «Мартиролога» на разных языках отличаются, до противоположных по смыслу записей, относящихся к одним и тем же событиям и людям.

До первой проявки материала съемки шли вполне нормально, хотя не без приключений.

Заплыв в темноте и мое назначение

Марианна Чугунова: Я помню, как вы ныряли в ледяную воду и плавали куда-то далеко в темное подземелье за фуражкой Гринько, которая упала и провалилась в дырку в полу[386].

Это случилось в последний день мая. Мы снимали подход к «Комнате с телефоном», когда Сталкер (тогда еще грубый и жестокий тип) давал оплеуху Профессору. Профессор был в кепке.

Эпизод длился четыре с половиной минуты, и его репетировали два дня. Саша Кайдановский очень переживал — не знал, как ему бить Профессора. Николай Григорьевич Гринько сказал: «Саша, это наша работа. Не стесняйся, бей как следует!» Снимали в вечерний режим, когда нужное состояние света длится 20–25 минут. Мы стали снимать первый дубль, но произошла какая-то ошибка по движению, и Тарковский скомандовал: «Стоп!» Во втором дубле произошло то же самое. Съемочного времени оставалось минут пятнадцать. Нервное напряжение достигло предела. Перед съемкой третьего дубля Тарковский решил еще раз прорепетировать, чтобы все было максимально точно. Сталкер бьет Профессора, от удара у него с головы слетает кепка, падает в небольшое отверстие в бетонном полу и исчезает. Кто-то предложил достать кепку из дыры, куда она провалилась. Бригадир осветителей быстро включил мощный прибор и направил свет в отверстие. Внизу под бетонным полом было три-четыре метра пустого пространства, под которым — черно-йодистая вода подземного водоотводного канала. В нее медленно погружалась наша кепка. Художник по костюмам Нэлли Фомина буквально застонала от ужаса.

«Дайте другую кепку, и можем снимать!» — нервно скомандовал Тарковский. Но второй кепки не было. Она была предназначена для использования на статистах, а посему существовала в единственном экземпляре. Тарковский сам выбрал ее для Профессора, когда ему не понравилась шляпа.

Не очень отдавая себе отчета, я вдруг начал действовать решительно и быстро. «Не убирай свет с дырки!» — скомандовал я бригадиру осветителей и бросился к выходу, на ходу сбрасывая с себя одежду. Добежав до входа в подземный тоннель, раздевшись донага, я влез в холодную, обжигающую как кипяток воду (там, где две недели назад лежала на льду мертвая косуля) и быстро поплыл в черноту подземелья. Там в водяных испарениях виднелся вертикальный столб света. Плыл, стараясь, чтобы смердящая вода не попала в глаза и рот. Когда я оказался в луче света, кепка уже утонула. К счастью, она не успела погрузиться глубоко, и я ощутил ее ногой. Зажмурившись, я нырнул, схватил кепку и, не открывая глаз, быстро поплыл к выходу, на голос художницы по костюмам. Через несколько секунд Нэлли буквально выхватила у меня кепку, выжала из нее воду и стала промокать каким-то платком. Не разжимая глаз, я нащупал бортик канала и стал вылезать. Мне помогали звукорежиссер Владимир Иванович Шарун и осветители. Кто-то вылил на меня ведро чистой воды. Я умылся и протер глаза. Весь мокрый, одеваясь на ходу, я побежал обратно в здание электростанции. Все это заняло, наверное, не больше минуты. Нэлли Фомина уже поправляла на голове Гринько злополучную кепку. Дыра в полу была закрыта фанерой. «Давайте снимать! — рявкнул Рерберг. — Свет уходит!» — «Все готовы?» — спросил Тарковский. «Да», — ответили все. «Внимание! Мотор!»

На этот раз дубль был удачным, все получилась, как задумывал режиссер. Механики проверили камеру, она оказалось в порядке, и был объявлен конец смены. Тарковский подошел ко мне, пожал руку. Я почувствовал себя героем, но был тут же приземлен. «Знаете, Женя, — сказал Андрей Арсеньевич, — я бы не хотел на площадке никакого так называемого героизма. Нужна нормальная работа».

Тарковский пошел вверх по лестнице к машине. К этому моменту я уже дрожал от холода. Сзади кто-то тронул меня за плечо. Из-за бетонной колонны бригадир осветителей протянул мне полстакана водки. Я выпил ее залпом. Через минуту меня снова позвали к Тарковскому.

Андрей Арсеньевич неожиданно предложил мне помимо работы ассистента выполнять еще и обязанности второго режиссера. «Я думаю, у вас получится, — сказал он. — Вас назначат приказом по студии с соответствующей зарплатой. Приходите завтра ко мне в гостиницу, я расскажу, что вам нужно делать».

Имя Николая Досталя при этом не было упомянуто ни разу. Я уже знал, что Досталь просил Тарковского отпустить его к Владимиру Басову, на телефильм «Белая гвардия», но не думал, что это будет иметь какое-то отношение ко мне. Не веря открывшимся перспективам, обалдевший от подземного заплыва в растворе ледяной воды со щелочью, водки и всего происшедшего, я отправился в гостиницу. Отмывался в душе минут сорок. Для меня все окончилось благополучно, хотя лицо было красным не меньше недели, а голова и тело сильно чесались.

На следующий день в назначенное время я отправился в гостиницу «Виру» на девятнадцатый этаж, где жили Тарковский с женой. Подошел к номеру, постучал. Никакого ответа. Я постучал сильнее. В комнате послышались невнятные звуки. Я решил, что пришел некстати, направился к лифту, но услышал, что меня окликают. Оглянувшись, увидел, что дверь в номер открыта, а перед ней стоит