жутко смердели. Ниже все водное пространство было покрыто серовато-коричневой пеной. Над всем этим рукотворно-первобытным хаосом висело облако водяной пыли, которое в солнечных лучах отливало радугой. С другой стороны плотины было тихое красивое водохранилище с темной водой, метров в сто шириной и длиной метров триста.

Я облазил плотину вдоль и поперек. Наверху были массивные винтовые механизмы для регулирования затворных щитов, ржавые лебедки и балки. Я был потрясен — лучшего места для съемок нашей картины не найти. Это место давало полное ощущение последствий космической катастрофы. Меня заинтересовали проходы слева и справа, ведущие в глубину плотины. Раздевшись догола, я выломал длинную палку и пошел внутрь, ощупывая перед собой путь. Воды временами было почти по колено, сверху лило, в воздухе стоял густой туман. Метров через пять коридор сворачивал под прямым углом и шел внутри плотины по всей ее длине. Там, где были сливы, ведущие к турбинам, своеобразными живыми стенами струились потоки падающей воды. Все это было очень красиво страшной, пугающей красотой, клокотало и гудело от мощнейшего вибрирующего инфразвука. Я понял, что должен немедленно рассказать об этом месте Тарковскому и Рербергу, и помчался назад в Ягала-Йыги.

Автобус с группой и Георгий Рерберг приехали одновременно. Тарковский должен был приехать часом позже. Я сказал Рербергу, что хочу показать найденное место, взял два куска полиэтиленовой пленки, и мы отправились туда. Я указывал дорогу, мы подъехали и остановились прямо перед плотиной. Когда потрясенный Рерберг увидел раскинувшееся перед ним подлинно «сталкерское» великолепие, он произнес непечатную фразу, выражавшую высшую степень восторга. Мы вместе облазили плотину, накрывшись пленкой, прошли внутри по подземному коридору. Рербергу все это очень понравилось, ибо было абсолютно из нашей картины. Напоследок Гоша поджег пену, покрывавшую воду. К нашему удивлению, она загорелась желтым коптящим пламенем, издавая неприятный запах и треск.

Через час мы привезли туда Тарковского. Он, как и Рерберг, страшно возбудился и был абсолютно счастлив. Просто затрепетал от увиденного. Мне кажется, именно там, на этой взорванной плотине он впервые увидел целостный образ будущего фильма.

Происшествие с Писателем

Мы продолжали снимать на первой электростанции, завершая начатые ранее сцены. Эпизод, когда Писатель, невзирая на предупреждения Сталкера, решает сам пойти к месту исполнения желаний, давался трудно. Он снимался тогда внутри первой электростанции. Когда до места исполнения желаний оставалось совсем немного, Писатель самоуверенно решал идти к нему сам.

Он шел вперед, но через несколько шагов вдруг вспыхивала и начинала накаляться лампа на ржавом металлическом столбе. Она накалялась, сияя ослепительным светом, после чего с треском перегорала. В воздухе возникало таинственное марево, которое становилось все сильнее.

Писатель замирал и испуганно вглядывался в пространство. Его начинала корежить некая неведомая сила. Тело, вырвавшись из подчинения, совершало конвульсивные движения, он быстро покрывался потом. Пот выступал не только на лице, коже, голове, но и на поверхности пальто. Капли становились крупнее и многочисленнее, и вот уже все его пальто было покрыто тысячами капель, сверкающими в лучах света. Писатель весь взмок, с его головы пот стекал струйками вместе клочьями волос. С искаженным от боли и ужаса лицом он падал на металлический пол и со стоном уползал из кадра. За ним, как за улиткой, оставался мокрый след, который испарялся на глазах. После этого эпизода Писатель становился почти безволосым, таким, каким был в реальной жизни Солоницын. Сохранилась фотография, где я с практикабля лью воду из чайника на голову Анатолию, чтобы с него стекали волосы.

Для съемок этого кадра конструкторское бюро «Мосфильма» разработало специальную систему из множества разветвленных трубок разного диаметра. Трубочки в рукавах, на спине и в полах пальто были тонкие, как капилляры. Они соединялись в трубки потолще, а ближе к позвоночнику — в магистральную стволовую трубку. От нее средней толщины трубка выходила из‐за воротника на затылок и была спрятана под париком, сделанным так, чтобы волосы стекали с головы вместе с водой. В конце системы, метрах в семи, стоял ручной насос, который создавал давление воды в шланге, ведущем к костюму. Эта система разрабатывалась на студии и там работала исправно. Художница по костюмам Нэлли Фомина изначально была настроена скептически, утверждая, что плотная ткань пальто будет слишком долго пропитываться влагой, и на съемках это не сработает. На студии был стабильный напор воды из водопроводной сети. Здесь достичь нужного напора не получалось. Если он был слишком мал, вода не выступала на поверхности пальто и не доходила до головы. А если напор усиливался — из головы писателя, как в цирке, вдруг начинала бить струя воды, вызывая всеобщий хохот. Промучившись пару дней, мы все же сумели определить оптимальный режим работы насоса, и наш рабочий-постановщик Дима Бердзекидзе обеспечил равномерный напор.

Перед съемкой эпизода с падением и уползанием Писателя нужно было нагреть пол, чтобы он был горячим. Я залезал под пол, сделанный из металлических плит (там, в замкнутом пространстве высотой сантиметров шестьдесят, пол для меня был потолком) и нагревал его изнутри двумя паяльными лампами так, чтобы он не успел остыть за время съемки.

После этого мы с фотографом Владимиром Марковичем Мурашко создавали марево перед камерой с помощью четырех паяльных ламп. Я быстро вылезал из-под пола, мы с Мурашко садились с двух сторон от камеры и по команде вносили горящие паяльные лампы перед объективом так, чтобы они не были видны, создавая потоки горячего воздуха между камерой и Солоницыным.

Полы пальто Писателя перед командой «Мотор!» щедро поливали ацетоном, чтобы, когда он полз по горячему металлическому полу, за ним оставался мокрый след, испаряющийся и высыхающий на глазах. Это была очень рискованная и чрезвычайно опасная для жизни актера и для техники съемка.

От жара паяльных ламп стекла в объективах могли потерять прозрачность или лопнуть. Несравненно страшнее было бы, если бы от нагретых металлических плит вспыхнуло пальто на Солоницыне. Пары ацетона взрываются и горят быстрее и интенсивнее, чем бензин. Анатолий очень рисковал, подвергая себя такой опасности, но ни на секунду не усомнился в необходимости такого риска. Конечно, ни о какой техники безопасности не было и речи. Дирекция вообще не знала об этой съемке.

В окончательном варианте фильма, снятом в следующем году, этого эпизода нет, а Писателя, беспечно шагающего к месту исполнения желаний, внезапно предупреждает неизвестный голос. Это единственное место в фильме, где присутствует фантастическая ситуация. Она возникла будто бы из собственной биографии Тарковского.

Когда он бросил учебу в Институте восточных языков и попал в компанию столичных стиляг и плейбоев, мать,