чтобы уберечь сына от дурного влияния, устроила его в геологическую экспедицию. Андрей оказался в Восточной Сибири. Однажды он один ночевал в избушке-зимовье и вдруг услышал неизвестный голос, который дважды сказал ему, чтобы он немедленно покинул это место. Он почему-то подчинился. Когда он выбежал наружу, огромная старая сосна рухнула на избушку, раздавив ее в щепки. Тарковский считал это мистическое событие очень важным в своей судьбе. В «Сталкере», на мой взгляд, таинственный голос, остановивший Писателя, не выглядит достаточно убедительно.

Тележка и рулетка

* Борис Прозоров: А помнишь, как мы тележку катали? Эпизод, когда герои пришли в комнату с телефоном, их разговор между собой и звонок Профессора по телефону. В первый год он снимался на натуре в здании первой электростанции. Сцена чуть ли не на часть длиной, весь монолог Писателя снимался на крупном плане, и нужно было проехать на тележке сантиметров сорок за восемь минут. Долго репетировали, сначала как обычно, потом стали толкать руками (это делал механик Сережа Бессмертный — Е. Ц.), но у одного человека не получалось. Андрей Арсеньевич ругался, но это действительно было очень тяжело. При этом он настаивал, чтобы движение было плавным, равномерным и незаметным для глаза. Я очень хорошо помню этот момент: мы сидели на четвереньках или на коленях и руками, пальцами без перчаток очень медленно крутили колеса тележки, на которой сидели Рерберг и, по-моему, Сережа Наугольных на фокусе. Ни в лаборатории, ни уже позже, когда анализировали этот материал на операторском бюро, никто не мог понять, как это сделано. План очень медленно укрупняется, а как — не видно. Тогда ведь моторов на трансфокаторах не было. Перехватывая в четыре руки за задние колеса, мы с тобой двигали тележку с камерой весь восьмиминутный план. Руки потом судорогой сводило.

Сергей Бессмертный был совсем молодой парнишка, старательный, интеллигентный и точный. Он очень устал, изнемог от непосильного напряжения, и мы решили ему помочь. После съемок все мышцы и суставы кистей наших рук страшно болели.

Во второй половине июня в Эстонии установилась летняя погода, светило яркое солнце, были самые длинные дни и белые ночи. И мы часами ждали облака или вечернего режима, чтобы можно было снимать.

* Вилли Геллер: Потом кто-то из шоферов, которым особенно делать нечего на площадке, притащил маленькую жестяную рулетку.

В Москве подобных игр не продавали. В Таллине они лежали во всех магазинах в отделе детских игрушек. Один из водителей купил эту игру и показал коллегам. На следующий день все водители купили себе по рулетке с шариком и начали осваивать новинку. Через день рулеткой обзавелись осветители, а затем механики, ассистенты операторов и большая часть группы. Каждую свободную минуту все бежали к рулеткам и крутили колесо. Тарковский рассердился и приказал «прекратить это безобразие». Я довел этот приказ до группы. Те, кто работали на площадке, прекратили, а водители стали играть стали не на виду, а спрятавшись в автомобилях.

Во время одного из перерывов совершенно неожиданно игрой заинтересовался и сам Тарковский. Игра ему понравилась, к тому же он оказался весьма азартным. Теперь в паузах он сам стал спрашивать: «Где ваша рулетка?» Иногда рулетка заменялась игрой в кости или в расшибай прямо на площадке, совсем рядом с подготовленным к съемке кадром. В таких случаях к игре подключались и актеры.

* Вилли Геллер: И все стали в рулетку играть вместо съемки. Во главе с режиссером-постановщиком. Я раз сказал, другой, третий: «Может пора снимать?» Андрей никак не реагирует, и я, разозлившись, уехал с площадки и больше старался без особой нужды туда не ездить. В конце концов, он знаменитый режиссер, взрослый человек, это его фильм, и он сам заинтересован в том, чтобы его снять. У меня хватало и других проблем. Ягала — пустое, полузаброшенное место, и все, что нужно для съемок, приходилось привозить из Москвы или из Таллина. Я едва успевал разбираться с огромным количеством организационных дел и помимо площадки. А там находились мои заместители — вполне серьезные люди, способные решить все возникающие проблемы, и я им вполне доверял.

Как догоняли график

Из-за яркого света снимать было невозможно. Солнце обесцвечивает, делает плоскими цвета предметов в кадре. Поэтому все ждут, когда солнце скроется за облаками. В операторской команде есть специальное приспособление, светофильтр, похожий на лупу с сильно затемненным стеклом для наблюдения за солнцем. Наблюдает второй оператор. Тарковский иногда просил дать ему самому посмотреть на солнце. Как-то Гоша спросил его: «Ну что там видно?» Андрей Арсеньевич ответил: «Облака еще далеко, но, когда они подойдут, нужно быстро снимать, потому что это грозовые тучи и пойдет дождь. — И добавил: — На облака безумно интересно смотреть, они все время меняются, у них всегда какая-то борьба, всегда своя драматургия. Жалко, что в этой картине нам облака не нужны».

Часто приходилось снимать в вечерний режим. Он продолжается 20–25 минут, и даже при самой идеальной подготовке нам удавалось снять максимум два-три, правда почти всегда очень длинных кадра. Из-за белых ночей вечерний режим наступал около одиннадцати, а заканчивались съемки за полночь. В гостиницу группа возвращалась к часу, а то и к двум ночи. Белые ночи мешали нормальному сну, и это сказывалось на производительности. А дни, как нарочно, стояли ясные. Мы стали отставать от графика. Андрей Арсеньевич снова стал мрачен и молчалив, чаще вскипал по малейшему поводу, бросал упреки в непрофессионализме.

Чтобы не терять время, Тарковский и Рерберг решили снимать в основном на среднекрупных планах и убирать солнечный свет в кадре. Режиссер потребовал от директора изготовить затенители, прикрывающие съемочную площадку от яркого солнца. Рерберг попросил сделать их разными по цвету и фактуре. Затенители срочно изготовили в Таллине в мастерских по пошиву парусов при яхт-клубе. Мы натягивали их над съемочной площадкой — брезентовые черные, сетчатые, белые и другие полотнища. Некоторые из них, довольно большие, надувались, трепетали и хлопали, как паруса. В Эстонии очень переменчивая погода и порывистый ветер. Под его напором затенители обрывали веревки или выдергивали колья, к которым были привязаны. Приходилось их укреплять или держать чуть ли не всей группой.

Порой возникало ощущение, что при сильном порыве ветра половина съемочной группы улетит вместе с этими затенителями, как Ремедиос Прекрасная улетела на простынях в романе Маркеса «Сто лет одиночества». У меня есть фотография, где я держу такой затенитель из