И тёте Инге не рассказать, не прийти к бабичке с такой темой. Даже моего донельзя богатого воображения не хватит, дабы вообразить подобный разговор с бабичкой, она же не поймет, не одобрит.

Мама бы вот поняла.

Она всё понимала, даже когда в пустыню искать Маленького принца я сбежала, мама поняла. И не ругала. И ей бы я, наверное, рассказала, чтоб даже без советов, но просто… она бы выслушала, а мне стало бы легче и сама бы я разобралась, приняла правильное решение, вот только мамы нет.

А потому я одна.

Посреди спальни.

Поднимаю почему-то трясущимися руками платье…

…платье тонкое.

И легкое.

И от ночного холода оно не спасает, а потому я дрожу, обхватываю себя руками. От холода, а не ледяного взгляда Дима.

И тона.

— Объясни, Север.

— Ты ведь ни разу не спросил. За полгода. Ни разу, — я говорю глухо, чужим мертвым голосом, и Дим расплывается, смазывается перед глазами, срывается голос, режется. — Не позвонил, даже не написал. А потом Дарийка сказала, что… что у тебя девушка. Новая. И ты в аэропорту: «Привет, как дела?». Как будто вычеркнул, как ошибку. Было и было, прошли и забыли.

— Забыли?! Да я полетел за тобой, Север!!! — Дим орёт, взмахивает руками, ерошит нервным движением волосы.

Разбивает кулак о стену дома.

Подскакивает ко мне, чтоб за плечи, оставляя синяки, встряхнуть:

— Я как последний кретин полетел за тобой! Как полный придурок, а ты с Любошем… Какого хрена ты с ним целовалась, а?

— Я…

Мне следует сказать.

Объяснить, что и сейчас за тот несчастный поцелуй мне стыдно. Его не должно было быть, и я виновата перед всеми, перед Любошем, который решил, что не просто друг.

И встречаться мы будем.

Он пришёл на следующее утро с огромным букетом роз и счастливой улыбкой, стоял в прихожей, а я молчала, смотрела и молчала. И его улыбка угасла медленно, как газовый фонарь на Карловом мосту. Опустился в подставку для зонтов букет, закрылась, когда я зажмурилась, тихо входная дверь.

И почти два года мы не общались.

А я, не замечая его молчаливый вопрос в глазах, так никогда и не призналось, что в тот вечер он просто попался под руку. Оказался рядом в неправильное время в ненужном месте, подходил к дому, когда я из него выскочила, не смогла больше сидеть в четырех стенах, и прочь, не отвечая на брошенный в спину вопрос Фанчи, я побежала.

Врезалась в Любоша.

Убедилась, что с ним целоваться было не так, с ним было никак. Не загоралось, разнося своё пламя по всем венам, сердце. Не кружилась от чувств или, быть может, долгих поцелуев, а потому от недостатка кислорода голова.

Не рвалось к нему, чтобы просто дотронуться.

— Я… — я повторяю.

Вынимаю телефон, что звонит, и отвечаю не глядя.

— Кветослава? — меня спрашивают с вежливой прохладой, представляются, будто не узнать этот голос я могу. — Кветослава, это Элишка. Пани Власта…

Я слушаю и не слышу.

Бухает.

В голове от её слов.

— …я нашла вашу бабушку…

— Север? Ветка, ты чего? Да что случилось, Квета? — Дим меня трясёт.

Как куклу.

Или яблоню.

Их, кажется, тоже трясут, чтоб яблоки упали. И верное тогда сравнение, потому что телефон у меня падает, выскальзывает, отдаляя голос Элишки, из пальцев.

Разбивается.

— Па-пани Власта, — я вытаскиваю слова, что на обледенелые глыбы похожи, запинаюсь, и губы, тоже леденея, не шевелятся, — па-пани… бабичка, её… её забрали. В больницу, у неё снова… инсульт…

Я договариваю.

Выговариваю старательно моё самое страшное слово, которое в последние полгода я повторяю часто, знаю хорошо.

И в нём я тоже виновата.

Это из-за меня бабичка почти умерла.

[1] Матурита — выпускные экзамены в школе.

Глава 41

Квета

Я иду.

Вырываюсь с каждым шагом вперёд, ускоряюсь.

Я бегу.

Срываюсь на бег, не слушая окрика Дима. Проношусь между цепочками жёлтых фонарей, по больничной аллее к монструозному зданию главного корпуса «Гомольце». Толкаю одну стеклянную дверь за другой, влетаю, задевая кого-то, в слепящий белыми лампами и окнами холл.

Пересекаю.

— Пани Власта… Власта Меньшикова… вам доставили… привезли… час назад… — я говорю быстро, сумбурно.

Впиваюсь взглядом в безликую женщину, что сидит за стойкой информации. Она же поднимает голову в белоснежном колпаке.

Ну же.

Скажи немедленно, что она жива, что в порядке, что хорошо всё будет.

— Прошу прощения, пани, я не совсем…

— Меньшикова Власта, семьдесят три года, — я повторяю, прикрываю на миг глаза, чтоб не завизжать, сказать спокойно и любезно. — Её привезли в вашу клинику около часа назад. Инсульт. Она — моя бабушка.

— Кветослава! — зовёт… Элишка.

Окликает.

И к безупречной помощнице пани Власты, враз забывая про женщину, я оборачиваюсь стремительно.

Молча.

Я смотрю, как из прозрачного, какого-то совсем не больничного, кресла она поднимается плавно, направляется ко мне.

— Ещё раз здравствуйте, Кветослава, — она улыбается вежливо, профессионально, и в глазах её, синих, целое море этой вежливости и профессиональности. — Мне весьма жаль, что всё так вышло. Однако вам пока не стоит волноваться. Пани Властой, я узнала, занялся Мартин Догнал. Он высококлассный специалист, доктор мед…

— Как она? — я перебиваю.

Не хочу слушать про научные степени, заслуги пред отечеством и мировой общественностью заодно, о которых Элишка явно тоже узнала.

Она же всё и всегда знает.

Выясняет.

— У пани Власты произошел гипертонический криз, повлекший за собой новое кровоизлияние в головной мозг, она потеряла сознание. Я пыталась оказать первую помощь, но в себя она не пришла. Доктор Догнал сказал, что кома. Её забрали в реанимацию, это второй этаж, — отвечает, послушно переключаясь, Элишка бесцветным голосом, фирменным. — Он обещал сообщить, когда будут какие-то изменения.

— Когда они будут…

У меня цедиться злостью.

На всё и сразу.

На Элишку, которая рассказывает заведено и равнодушно. Она говорит спокойно тогда, когда мне хочется кричать, бежать в реанимацию, трясти этого Догнал и требовать, чтоб бабичку они спасли.

Хоть что сделали, но спасли.

И плевать мне, если они не боги.

— Думаю, вам стоит знать. Мы читали с пани Властой корреспонденцию. Каждое третье воскресенье месяца после ужина мы читаем полученные письма и я пишу под её диктовку ответы. Ваша бабушка…

— …любительница старых правил и приличий.

— Если вам будет так угодно, — голову, светлые волосы на которой уложены волосок к волоску, Элишка чуть склоняет, соглашается невозмутимо. — В душевное волнение её привело одно из писем. Мне неизвестно, что там было, она читает их всегда сама.