начал публиковаться – дело другое. Да и сейчас еще дело другое в одном-единственном случае: злоупотребление доверием по-прежнему выводит меня из себя. А в остальном – любая критика, поношение, разгром так же неинтересны мне, так же от меня далеки, как горы на луне.

В: Так что же тебя пугает?

О: Мысль, что вдруг я утрачу разум. И, пресный, пустой, побреду тропой безумья и, в соответствии с загадкой дзен-буддистов, до конца своих загубленных дней буду слушать однорукие хлопки.

В: Что тебя возмущает? Если есть на свете такое?

О: Намеренная жестокость. Жестокость жестокости ради, физическая и словесная. Убийство. Смертная казнь. Когда бьют детей. Травят животных.

Как-то, давным-давно, я обнаружил, что у моего лучшего друга, у восемнадцатилетнего, роман – в полном смысле слова – с собственной мачехой. Я тогда был потрясен, возмущен; что говорить, теперь я не испытываю подобных чувств и, оглядываясь назад, понимаю, что это, может быть, было благо для них обоих. С тех пор никакие социально-нравственные сюжеты меня, разумеется, не удивляют и не возмущают. Не то пришлось бы возглавить многомиллионный парад доморощенных лицемеров.

В: Вот уже шесть лет прошло с тех пор, как ты издал «Хладнокровное убийство». Над чем ты работал потом?

О: Выпустил отдельной книгой повесть «Гость на День благодарения». Помогал при создании фильма «Трилогия» – это по моим трем рассказам: «Как я провел одно Рождество», «Мириам», «Средь дорожек, ведущих в Эдем»; сделал документальный фильм о смертной казни – «Смертный ряд, США», который был заказан каналом Эй-би-си, но так и не показан в этой стране (в других – пожалуйста, например в Канаде) по причинам и поныне загадочным и неразъясненным. Недавно кончил сценарий по «Великому Гэтсби» Скотта Фицджеральда – этот почти безупречный короткий роман дьявольски труден для переработки, ибо напичкан затяжными реминисценциями и почти целиком состоит из как бы закулисных сцен. Я лично остался доволен своим сценарием, однако о продюсерах – «Парамаунт пикчерс» – сказать этого нельзя; не завидую тому, кто возьмется все заново переписывать.

«Хладнокровное убийство» отняло у меня почти пять лет жизни, да еще год ушел на выздоровление – если годится такое слово; дня не проходит, чтоб на душу мне не легла тень этого опыта.

Кстати, еще до того, как засел за «Убийство», точней, едва кончил «Завтрак у Тиффани», в 1957-м, я начал готовить планы и наметки к большому роману, который тогда носил, как, впрочем, и теперь носит, название «Услышанные молитвы», порожденное наблюдением святой Терезы: «Больше слез проливается над услышанными молитвами, чем над неуслышанными». По-моему, она права: какие бы желания ни исполнились, им на смену сразу идут другие. Как борзые в погоне за заводным зайцем: им вовек его не догнать. Чего только мы не желаем. На похоронах Роберта Кеннеди была одна его подруга, очень близкий ему человек, и, помню, она рассказывала: «Была такая жара. Убийственная. А в траве поджидала могила, под прохладным большим деревом. И вдруг я ему позавидовала. Позавидовала этой зеленой тишине. Подумала: „Хорошо тебе, Бобби, слава богу, можно отдохнуть“».

«Услышанные молитвы» – очень сложная по структуре и самая длинная из всех моих книг – втрое длинней, чем все мои остальные сочинения, вместе взятые. Чуть не весь последний год меня торопили, надо было кончать поскорей; но литература живет собственной жизнью; не станет плясать под чужую дудку. «Услышанные молитвы» – такое колесо о двенадцати спицах; а вертит его одна исключительно молодая особа, у нее было полсотни романов, могла бы за кого угодно выйти замуж, но вот поди ж ты – двенадцать лет любит мужчину, который ей в отцы годится, но не предлагает ей руку, ибо женат, а развестись потому не может, что метит – и не без реальных надежд – в президенты.

В: Если бы ты не выбрал писательства, творчества, кем бы ты хотел стать?

О: Стал бы юристом. Я частенько об этом подумывал, и кое-какие юристы, даже один прокурор и один весьма видный судья, мне говорили, что из меня вышел бы первоклассный адвокат, хотя мой голос, часто обозначаемый как «тонкий и детский» (помимо всего прочего), мог бы тут оказаться помехой.

А еще я бы не отказался жить на содержании, да что-то никто не рвется меня содержать – во всяком случае, больше недели.

В: Ты делаешь физические упражнения?

О: Да, массаж.

В: Ты умеешь стряпать?

О: Для гостей – нет. Для самого себя я готовлю всегда одно и то же. Крекеры и томатный суп-пюре. Или печеную картошку со свежепробойной черной икрой.

В: Если бы «Ридерз дайджест» вдруг заказал тебе статью для рубрики «Человек, которого невозможно забыть», о ком бы ты написал?

О: Боже упаси от такого заказа. Но если… вдруг… хм… надо подумать. Роберт Фрост, наш поэт-лауреат, – вот весьма запоминающаяся фигура. Старый негодяй, каких свет не видывал. Я с ним познакомился, когда мне было восемнадцать; он, кажется, счел меня недостаточно смиренным служителем у его алтаря. Так или иначе, из-за его хамского письма к Гарольду Россу, тогдашнему издателю «Ньюйоркера», под чьим началом я служил, меня погнали с первой и последней моей табельной работы. Впрочем, он, кажется, оказал мне услугу; я сел и написал свою первую книгу «Другие голоса, другие комнаты».

В детстве, до девяти лет, я жил у немолодой и незамужней родственницы в глухой и дальней части Алабамы. Мисс Сук. Самой ей было не больше двенадцати лет – по умственному развитию, чем объясняется ее чистота, робость, странная, неожиданная мудрость. Я про нее написал два рассказа – «Гость на День благодарения» и «Как я провел одно Рождество». По обоим сделаны телевизионные фильмы, в которых Джеральдин Пейдж играет мисс Сук со сверхъестественным очарованием и точностью. Мисс Пейдж, кстати, тоже человек незабываемый. Джекил и Хайд; доктор Джекил на сцене, мистер Хайд вне ее. Тут дело во внешности; она – обладательница ног совершенней, чем у Марлен Дитрих, и, будучи актрисой, умеет создать иллюзию немыслимого обаяния. В жизни же она, бог знает зачем, упорно прячется под ведьмовскими париками и сверхнелепыми нарядами.

Кстати, я не слишком люблю актрис или актеров. Один мой друг, кто – не припомню, сказал: «Все актрисы больше чем женщины, все актеры – меньше чем мужчины». Спорное наблюдение; но бесспорно объясняющее, по-моему, причину нашего тотального театрального бума. Только вот беда – большинство актеров (или актрис) глупы. И – как правило – чем талантливее, тем глупей. Сэр Джон Гилгуд, милейший из людей, какая стать, пластика, а голос! Но, увы – в