просьбе дочитал до конца главу. Он сам был близок к тому, чтобы расплакаться. Сколько раз ни перечитывал он эту главу с описанием встречи Анны Карениной с сыном, никогда она не производила на него такого сильного впечатления, как сейчас, в присутствии плачущей девочки и при виде ее вздрагивающих худых плечиков.

В конце концов Люба успокоилась, в ней вспыхнула неудержимая нежность к отцу, она проговорила:

— Папа, ты знаешь, сегодня к нам в школу приходил герой гражданской войны с красным орденом. Его пригласили старшеклассники, но Вероника Степановна и нам разрешила послушать. Герой служил в Конармии Буденного, — лепетала девочка. — Папа, ты ведь тоже герой войны, правда, па?

— Правда, правда, мой ангел.

— Почему же ты не придешь к нам в школу и не расскажешь, как ты крошил беляков? Я хочу, чтобы все в школе знали, что папа у меня тоже гражданский герой.

— Когда-нибудь приду. Обязательно приду. Сейчас некогда, надо писать роман, зарабатывать нам на хлеб.

— Па, а почему все взрослые обманывали Сережу, говорили, что его мама умерла? — вспомнив об «Анне Карениной», спросила Люба. — Для чего взрослые всегда лгут?

— Не знаю. Пора спать, выпей молока и ложись. — Кадигроб подождал, пока девочка неохотно выпила молоко, раздел ее, уложил в постель, бережно накрыл одеяльцем. Потом он присел на стул рядом с кроваткой, и, когда ему показалось, что девочка уснула, она вдруг спросила, не открывая глаз:

— А это правда, что ты мой папа? — Микола вздрогнул, так неожиданно прозвучал вопрос Любаши.

— О чем ты спрашиваешь! Конечно правда, я ведь люблю тебя, даю тебе молочка, укладываю спать.

— А почему мама, давно-давно, когда мы приехали сюда из деревни, подвела меня к твоей постели, ты тогда в тифу, лежал, и спросила: «Ну, узнаешь дядю Колю?» Почему она не спросила: «Узнаешь папу?»

— Это тебе так показалось, Любаша, спи, спи. Уже поздно. Все дети спят.

Временами Кадигроб и сам начинал верить, что Люба его родная дочь, он любил ее, как свою кровную, баловал, покупал ей игрушки, занимался с нею и чувствовал, что девочка привязана к нему сильнее, чем к матери. Любаша была способная, хорошо училась, все хотела знать, могла самостоятельно решить любую задачу, которую задавали в школе, но почти всегда просила Кадигроба помочь ей — лишь бы побыть с ним несколько лишних минут.

У Кадигроба был фотоаппарат, он снимал Любу, и в доме накопилось несколько альбомов с ее карточками, которые вечерами любила рассматривать Меланка.

Девочка скрашивала однообразие жизни писателя, заменяла ему товарищей. Ему нравилось болтать с нею, отвечать на ее неожиданные вопросы, зачастую ставившие его в тупик. Он всегда испытывал прилив нежности и счастья, когда Любаша возвращалась из школы.

Приходила она всегда оживленная, румяная, веселая и сразу начинала рассказывать всякие необыкновенные истории, которые случались с ее сверстниками, соучениками по школе.

Иногда Люба приводила в дом школьных подруг, бедно одетых девочек. Они располагались в детской и часами возились там с куклами, шили им платья, кормили из детской посуды.

Устав возиться с игрушками, Люба звала отца, он охотно шел в детскую, и тогда начиналось самое интересное — игра в жмурки и «панаса».

Кадигроб всегда соглашался быть «панасом», ему завязывали платком глаза, и он, нелепо растопырив руки, ловил разбегавшихся во все стороны девочек. Поймав какую-нибудь из них, он должен был назвать ее по имени, а если ошибался, то приходилось ловить заново. Он натыкался на кровать, на шкаф, на стол. Тогда девочки дружно кричали: «Огонь!», задним числом предупреждая его об опасности.

Игра шла шумная и продолжалась долго, до поры, пока в детской не появлялась мать и, говоря, что жалуются соседи, требовала немедленно прекратить безобразие.

Мать тоже занималась с дочерью. По субботам, вернувшись из церкви, пахнущая воском и ладаном, она читала ей по складам историю Ветхого Завета. Однажды в беседе с Вражливым Микола Кадигроб сказал, что это самые поэтические в мировой литературе новеллы. Люба запоминала все, что отец говорил при ней.

Из ветхозаветных сказаний девочке больше всего понравилось видение Иакова. Как стихотворение, запомнила она торжественные слова, будто вкованные одно в другое:

«И увидел во сне: вот лестница стоит на земле, а верх касается неба; и вот ангелы божие восходят и нисходят по ней».

И, вспоминая эти песенные слова, Любаша видела спящего под деревом Иакова и лестницу, наверху которой восседал озаренный лучами бог, и красивых ангелов с белыми крыльями за спиной, толпившихся на светлых невесомых ступенях. И ей самой хотелось быть ангелом, чтобы летать, как они. Невидимой прилететь в дом к Вражливым и посмотреть, что делает их мальчик Костя, — вот уже почти три года не появляется он у них в доме, и они тоже почему-то к ним не ходят.

Ветхий Завет мать всегда читала на кухне. Она все свое время проводила на кухне и держала себя не как жена известного писателя, а как прислуга. Это обижало впечатлительную девочку.

Иногда, чаще всего по воскресеньям, в дом являлись гости: Степан Буря с дочкой Машенькой, женой и ее подругой Серафимой Аполлоновной Сатановской.

Пятилетняя Машенька, хорошенькая и жеманная, играла на пианино и задавалась, что ездит гулять в парк на папином автомобиле. Несмотря на это, Люба привязалась к ней и любила ее больше всех школьных подруг.

Взрослые ужинали в столовой, пили водку из хрустальных рюмок, а затем садились за карты, которыми мама гадала в свободное время: играли в подкидного дурачка. Буря хвастливо называл себя чемпионом мира по подкидному дураку. Играл он, по словам жены Анны Павловны, божественно. И действительно, редко кому удавалось его обыграть.

Пока взрослые резались в дурачка, Люба с Машенькой, попив в детской чай, играли в куклы. Вскоре усталая и счастливая Машенька засыпала на диване, и родители увозили ее домой сонной.

Люба хорошо помнила: давно, когда они еще только поселились в этой квартире, в гости к ним приходили со своими женами Остап Александрович и Никодим Васильевич, которым отец был чем-то обязан. Но затем с ними случилась какая-то беда, тяжелая, хуже всякой болезни, и они перестали появляться в их доме.

Мама говорила, что Остапа Александровича и Никодима Васильевича исключили из партии, но Люба не могла понять, как это можно исключить из партии, ведь партия не школа, и почему после исключения люди не могут ходить в гости к своим друзьям.

Серафима Аполлоновна, носившая бархатные платья, прекрасно пела. Поболтав о театре, музыке и живописи, выпив несколько рюмок водки, она присаживалась к пианино и, ловко перебирая пальцами белые и черные