Чаю хотелось так, что иные солдаты готовы были бы продать за него душу. Ординарец лейтенанта Джеффри Нобла рядовой Маккарти отправился прямо под немецкий огонь и обыскивал один контейнер за другим. Наконец ему удалось найти коробку, и он побежал обратно. Нобл клял его последними словами за такой риск, но, без сомнения, он был героем для своих товарищей[1032].

Кроме чая, британцы раздавали приютившим их голландцам сигареты, сладости и шоколад, а также консервы – говядину и сардины. Поначалу они делились сигаретами так щедро, что потом им пришлось выпрашивать у них по одной. Их удивило и то, что в Остербеке многие выращивали свой табак. Но британцам было за что благодарить голландцев, особенно тех мирных жителей, которые ухаживали за ранеными и даже просто обессиленными. Один из местных говорил, что, когда в их подвал пришли уставшие и грязные десантники, а воды не было, его «жена протирала им лица одеколоном»[1033].

Некоторые голландские мальчишки, пробирались через немецкие позиции и приносили англичанам яблоки и овощи. Другие, в возбуждении от опасности, шли на страшный риск и даже с немецких складов тащили провиант из британских контейнеров. Люциан Врумен с другом по пути наткнулись на одинокий тягач и нашли там банки сардин, несколько бутылок французского вина и пачки светлого венгерского табака. Они гадали, не забрать ли и пистолет, но решили, что не стоит. Они были скорее заинтересованы, чем напуганы, увидев мертвых немецких солдат, и обыскали их карманы. Когда они вернулись с добычей к британцам, десантники умоляли их не быть такими безрассудными[1034].

Кормить сотни раненых становилось все труднее. Рядом с отелем «Тафельберг» заметили четырех овец. Ян Дондервинкель, местный помощник-волонтер, отметил, что тех быстро застрелили, освежевали и приготовили рагу[1035]. Кроме того, все более затруднительным становился уход за ранеными в разгар боев. Теперь в отеле «Тафельберг» было невозможно делать операции – снаряды разнесли потолок в обеих комнатах, которые использовали как операционные[1036].

Части 4-й парашютно-десантной бригады Хакетта удалось выбить немцев из отеля «Схонорд». Однако отсутствие воды делало положение почти невыносимым: медсестры не могли вымыть раненых, а врачам было нечем мыть руки. Перевязочного материала было так мало, что добровольцы ходили по домам с корзинами и просили простыни на бинты. Порой врачи даже снимали простыни с мертвых, но с каждым часом прибывало все больше раненых.

«Звуки боя стали явно неприятными», – доложил из импровизированного госпиталя священник планерного полка. Он встретил «парнишку, который физически был невредим, но психика его сильно пострадала».

«Мне холодно, святой отец, – сказал мальчик. – Вы не могли бы принести мне еще одно одеяло?» Тот объяснил, что лишних нет, и одеял не было у многих раненых. Мальчик попросил подоткнуть края простыни и попросил за него помолиться: «Меня пугает этот шум». С соседних улиц все еще доносился грохот сражения. Вроде как успокоив мальчика, священник пошел дальше. На следующее утро, не найдя мальчика, преподобный Паре спросил, где он. «Он умер через два часа после вашего ухода, – ответили ему. – Грохот его доконал»[1037].

Паре продолжал свои попытки успокоить встревоженных, брал их письма к матерям или близким. Он должен был выглядеть оптимистичным, несмотря на безрадостную перспективу. Полковник Уоррэк сообщил, что раненые «с трогательным нетерпением ждут известий о 30-м корпусе»[1038].

На Мариенбергвег в восточной части Остербека солдаты СС стреляли в молодую голландку, пытавшуюся помочь раненому английскому десантнику, но, к счастью, она осталась жива. Ее привели в «Схонорд» с простреленной рукой[1039]. Однако стрельба прекратилась, когда на дороге от «Схонорда» да «Вревейка» появились санитары с носилками. В какой-то момент во время боя санитар увидел старого голландца, идущего по дороге от вокзала Остербека: «Подойдя к перекрестку, он посмотрел направо и налево, раскрыл зонт, спокойно прошел через улицу и исчез в направлении отеля “Тафельберг”»[1040].

«Схонорд», «Тафельберг», «Вревейк», дом семьи тер Хорст у церкви – везде брали свое грязь и разруха. Полевая медицина часто отдавала духом прежних войн. Арье Италиандер, голландский коммандос, прикрепленный к разведроте, был вынужден стать хирургом после того, как перед отелем «Хартенстейн» взорвался минометный снаряд. «Одному раненому почти оторвало ногу», и Италиандеру, у которого был хороший нож, предложили полностью ее отрезать, что он и сделал. «Раненый, которому вкололи морфий и прикурили сигарету, храбро улыбнулся». Немцы, увидев, что происходит, прекратили огонь. Позже итальянец зарыл ботинок вместе с ногой где-то недалеко от своего окопа[1041].

Теоретически каждому, кому давали морфий, должны были делать отметку несмываемыми синими чернилами, указывая дозу. Когда морфий закончился, раненым об этом не сказали. Говорили: «Зачем он тебе? Морфий для тех, кто действительно покалечен. Это точно не про тебя»[1042]. 1-я воздушно-десантная дивизия получила новую партию под конец сражения. Истребитель-бомбардировщик «Москит» пролетел очень низко и сбросил груз с морфием, завернутый в одеяла[1043].

Когда немецкие и британские раненые лежали бок о бок в импровизированных госпиталях, враждебность поля боя часто уступала объединяющему людей чувству страдания. Сапера Тима Хикса ранили в шею. Его тело онемело, и он боялся паралича, но, к счастью, почувствовал боль и понял, что сможет идти. Товарищи отвезли его в медпункт, где оказывали первую помощь раненым. «Рядом лежал солдат, – вспоминал он. – Я его не видел, но слышал. Он стонал и плакал. По нам била артиллерия, и он протянул руку, взял мою и пожал. Потом он затих, и мне от этого тоже полегчало. Утром я увидел, что он немец. Молодой, примерно моего возраста, 21 или 22 года. У него была ужасная рана в правом боку. Он был в сознании, и, увидев, что я смотрю на него, улыбнулся и что-то пробормотал. Я поделился с ним водой из бутылки»[1044]. Стоит напомнить, что герой Елизаветинской эпохи поэт и воин сэр Филип Сидни скончался в Арнеме от ран, полученных на поле битвы при Зютфене 22 сентября 1586 года. Несмотря на смертельное ранение, он предложил свою последнюю воду другому пострадавшему с бессмертными словами: Thy necessity is greater than mine («Тебе нужнее, чем мне»). Он сражался вместе с голландцами против furia española – «испанских фурий», кастильской пехоты.