— Значит, тебе нужен самообман?

— Мне нужно знать, что я сделала для него всё. Максим вдохнул и выдохнул сквозь зубы.

— Хорошо, — он вытянул руку, не глядя. — Давай трубу. Если Дмитрий выжил, уверен, она его очень обрадует. Лиза не ответила, но потертый «Сименс» мягко улегся в его ладонь.

И еще что-то, следом. Паспорт Димы, засаленный и блеклый, с обглоданными углами и линялым гербом.

19 сентября 2005 года

— В конечном итоге вы уцелели, да? — гулко спросили в коридоре. Лысый доктор нырнул в палату как в укрытие, стаскивая на ходу пальто, бежевое, длинное и слегка дамское. С доктором в комнату ворвался запах горелых листьев, осколки колючего холода, — и мне до боли захотелось оказаться на улице.

Где его носило третий день? Я исписал пачку бумаги, попросил у санитара еще, но больше не принесли. Только забрали эти. Где их теперь искать — неизвестно. Скорее всего уже нигде.

— Они у меня, — признался лысый доктор, оглушительно падая на сетку кровати. Он раскрыл тонкий портфель и вернул мне стопку истрепанных слипшихся листов.

— Читал под кофе, по темени. Простите, днем недосуг. Где он пропадал, можно узнать? В больнице становится опасно. Меня здесь ненавидят. Я жду со дня на день укола серой. Или чем-то с окончанием «зепам». Мне показывали, во что превращаются люди после этого. Доктор сложил руки перед собой, будто сжимая невидимый глобус.

— Вы скажите мне следующее, — потребовал он. — Меня направляют инспектировать некое отделение. Да и клинику в целом, не важно.

Приехали, видим антисанитарию, упадок, мор и глад. Хорошо. Допустим.

Подумаешь. Бывает и хуже. Невидимый глобус раскололся на два полушария.

— Итак, в ответ на характеристику от меня требуют бюджет.

Запросто. Даем бюджет. Оптимизируем. Вот это, например, отделение, — лысый доктор кивнул по сторонам. — Как думаете, сколько человек здесь было вылечено? При мне — нисколько.

— Не только при вас. А вообще нисколько, по большому счету.

Здесь и не должны лечить. Здесь должны заботиться. Вы много заботы видели за свое пребывание? И он решил закрыть сексопатологию. С ее наркологией.

— Это решать не мне, — инспектор стукнул пальцем о свою гладкую макушку. — Это решат там. И указал куда-то за окно.

— Я могу лишь рекомендовать, — он заворочался, скрипя кроватью и шурша бумагами. — Сократить затраты в этом направлении… социопаты, наркоманы… кто здесь им поможет, им нужны близкие, семья. Меня же беспокоят… беспокоят люди на вашем, как его, «буйняке», допустим.

Или пациенты других отделений. Шизофрения, олигофрения, серьезные случаи. Такие, кому нужен профессиональный уход, кто сам не выживет.

Касательно же остальных — моя задача, как медика — лишь убедиться, что в другом месте им будет лучше. Касательно остальных?

— Таких, как вы, — и он впервые уставился прямо мне в лицо, зафиксировал меня цепкими колючими глазами. — Ну что? Будем убеждаться? Что ему нужно?

— Спросить, как и почему — внимательно, пожалуйста — как и почему вы оказались здесь? И доктор поднял к потолку указательный палец. Я промолчал. Это слишком долгая история. Мне не хотелось пересказывать ее снова.

— Хорошо, начнем по порядку, — доктор снова завозился на койке. — Почему вы не умерли? Потому что меня спас…

— Господь всемогущий, конечно же. Старик с бородой. Невидимая высшая сила. Что я говорил вам про иррациональный путь? Это правда. Как иначе? На седьмой космической…

— Подушка безопасности? Не при такой скорости. Лобовое столкновение…

— Кхм! — лысый доктор громко оборвал меня. В его руках хрустнул лист бумаги, и доктор принялся читать, подчеркнуто коверкая мой тон.

— Свистящий визг разорвал пространство… Позади… позади грохнуло железо. Мир тошнотворно завертелся — я не вижу здесь лобового столкновения. Напротив, мне сдается, кто-то в последний миг выжал тормоза, нет? И почему он это сделал? Возразить было нечего. Да. Потому, что хотел жить. Потому, что хотел исправиться. Хотел быть нужным.

— И кто же спас его? Бог? Или… — доктор вытащил предмет, смутно знакомый мне. Кожаный бумажник. Он медленно вращался на обрывке стальной цепочки. Лысый доктор раскрыл его как маленькую книгу и сунул мне под нос. В отделении, где хранят фотографии близких, оказался квадратик зеркала. В нем отражался Макс. Коротко бритая макушка, худое лицо, белый шрам в углу рта — но это был Максим, тот самый Макс, который погиб в салоне «мерседеса», но решил остаться еще ненадолго, чтобы всё исправить. Этим лысый доктор не доказал ничего. То чувство, настигшее Максима в последний миг жизни — оно не принадлежало ему. Не принадлежало мне. Я никогда такого не ощущал, ни прежде, ни потом. Сколько ни пытался, сколько ни погружался на дно — мне так и не удалось вернуться. Не удалось еще раз повидаться с ним. Как его ни зови. Бог. Сила. Присутствие.

— Осмелюсь предположить, что вы искали не там, — инспектора невозможно было увлечь. — И, видно, сначала нужно просветить вас, как работает сознание. Он говорил дотемна. Я спрашивал, и он снова говорил. У меня осталась тысяча вопросов, но в итоге лысый доктор ушел, заявив, что ему когда-то необходимо спать. На сбитом пороге комнаты он в последний раз обернулся.

— Итого — мы выяснили, почему вы остались жить, — и снова ухватил невидимый шар. — Завтра расскажете мне, почему в итоге передумали. Я не передумал.

— Почему в итоге передумали, — упрямо повторил инспектор. — И как вы оказались здесь. Ну, в общем… Он уронил руки, повернулся и вышел, как прежде, не прощаясь. Но в этот раз, впервые за долгое время, мне стало видеться, что…

26 мая 2005 года

Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Всё будет хорошо. Макс дернулся и очнулся. Мир, по-прежнему блеклый и неподатливый, как бычий пузырь, упирался ему в лицо. Подушка безопасности. Максим нашарил холодную ручку, рванул ее и толкнул дверь. Машину затопил утренний воздух, и только сейчас Максу стало ясно, что салон переполнен едким химическим дымом, вонью горящего пластика, от которой голова шла кругом и перед глазами вертелись черные лопасти. Максим выскользнул наружу, свалился в предрассветную хвойную сырость, закашлялся и выплюнул свернувшуюся кровь. Он сразу поднялся и медленно заковылял вокруг машины. Правая нога едва слушалась, но Макс не чувствовал ничего. Ни боли, ни сожаления. Багажник оказался снесен полностью. Запасное колесо, домкрат, тяжелая канистра — вещи расплескались по широкой дуге, как темные брызги. Это была спираль. Так я разбил еще один «мерседес». Второй по счету, и опять не совсем мой. Но в этот раз меня искали. Будут искать. Не только студия.

Милиция. Автоинспекция. Тот банк, которому достанется разбитая машина. Нужно было скрыться, не оставляя улик. Я подобрал канистру и поволок ее к «мерсу», стараясь не ступать на правую ногу. Теперь явилась боль, и скорее всего, у меня был перелом, и не только в области голени. Поясница горела. Невозможно было вдохнуть без судорог; я выл и плакал, когда приходилось раз за разом вскидывать канистру и поливать разбитый «мерседес». Черные лакированные бока, и капот, и крышу. Вопреки традиции, машина не взорвалась и не загорелась. И это нужно было исправить. Я распотрошил пачку сигарет и поджег ее. Отскочил подальше, кривясь от чугунной боли, и швырнул горящий комок бумаги в раскрытую дверь. Грязное пламя затопило салон, и угольный дым повалил к небу.