на опасность для девочки, – я тебя убью. Сделаешь что-то, в чём я увижу хоть намёк на опасность для риджийцев, – я тебя убью. Сделаешь что-то, в чём я увижу хоть намёк на опасность для Уэрта, – я тебя убью.

– Забавно, что в твоём списке он идёт лишь четвёртым.

– Просто сохранила ещё достаточно глупости, чтобы смотреть на тебя как на мать. Глазами матери, которая готова без раздумий пожертвовать многими, но не сыном.

Айрес аккуратно, без спешки закрепила на затылке последнюю косичку из четырёх, оставляя волосы свободно падать на спину. Взяла флакон с духами, чтобы растереть масляную каплю меж запястий, распустив по комнате горькую сладость.

Алому платью она предпочла чёрное – зимнее, тяжёлое, из плотной тёплой шерсти, украшенное лишь мехом на рукавах да серебряной вышивкой на талии. Рубиновый гребень в причёске был единственным, что напоминало о цветах королевского штандарта.

– Я признательна, – сказала Айрес, поднявшись с кресла. Накинула на плечи плащ, ждавший своего часа на спинке; поправила рукава, не скрывавшие блокираторы на запястьях, взяла с туалетного столика перчатки. – Если ты закончила, то я тоже.

Безмолвно отвернувшись, Мирана потянулась к дверной ручке.

В одном судьба Айрес Тибель не изменилась. Перед ней по-прежнему распахивали двери, вот только теперь – не все. Впрочем, сегодня ей важна была лишь одна дверь: на волю.

Та, что открывалась в данный момент.

* * *

В витражное окно столичного Храма Жнеца тоже стучалось солнце, проливая раскрашенные лучи на белый мрамор, каким ещё при Берндетте отделали круглый зал. Витраж светился точно над алтарём – чёрная плита, отполированная временем и ритуалами, что творили на ней веками – и статуей Жнеца, распростёршей каменные крылья над россыпью свечных огоньков. Величайший из сынов Творца не требовал иных подношений, кроме свечей, коими многие поэты злоупотребляли как символом людских жизней. В день праздника те пылали не только на алтаре и в нишах по стенам, но и на полу, словно в зале с лета заблудилась стая светлячков.

В другое время витраж нарисовал бы на полу скелеты, танцующие меж песочных часов. Пары им составляли девы и юнцы, с улыбкой сжимавшие костяные пальцы посланников того, кого в Керфи издавна встречали без страха. Сейчас рисунок, вытянутый умирающим солнцем, окутывал искажённым разноцветьем юношу на коленях перед алтарём. Синий печатью ложился на сомкнутые губы, красный – на склонённый лоб, жёлтый, песком сыпавшийся в часах, – на белую мантию, в которой покидал этот храм каждый, надеявшийся повторить деяние Берндетта.

Избранник всегда готовился к ритуалу в одиночестве. Позже, на трибуне, Верховный Жрец благословит его, но главное благословение он мог испросить лишь у того, кто незримо смотрел на него из-под складок мраморного капюшона.

В тишине, которую не нарушали даже отзвуки немой молитвы, шаги Мирка прозвучали немногим резче, чем последовавшие за ними слова:

– В последний раз говорю. Отступись.

Герберт не отнял переплетённых ладоней от губ, не открыл глаз. Только ресницы дрогнули да уголок рта дёрнулся в лёгкой досаде.

– Ты правда этого хочешь? Плясать под дудку Айрес? Воплотить амбиции отца? Или просто решил умереть, чтобы о тебе поплакала та, которую ты знаешь едва ли месяц?

– Я не умру. Не имею права.

Слова звучали так, будто говоривший оглядывался на мир из-за черты, за которой многое, смехотворно важное для живущих, не имеет значения.

В молчании слышно было, как затрещали перчатки короля Керфи, когда пальцы под ними слишком резко сжались в кулаки.

Вдыхая медовый запах тающего воска (обычно он успокаивал, но не сегодня), поверх плеча брата Мирк посмотрел на кинжал Берндетта, мерцавший у подножия статуи Жнеца. Зачарованная гномья сталь, которой основатель династии пронзил сердце лучшего друга, взрезавшая его ладонь в день призыва, не затупилась и не поблекла. Смерть Берндетта лишила кинжал владельца, ослабив чары, не дозволявшие посторонним присвоить волшебное оружие, но никто не осмелился забрать реликвию себе. У некромантов, решившихся повторить призыв, всегда был собственный ритуальный нож. Уэрт больше других имел право выйти сегодня на площадь с кинжалом предка, но между помпезностью и удобством он выбрал второе – и предпочёл свой, резавший его руки сотни раз.

– Отступись. Прошу. – Ладонь Мирка, всё ещё пытавшегося найти слова, легла на плечо под белой мантией. – Ещё не поздно. Я сам заткну рот каждому, кто осмелится…

– А я надеялся, что прошлое научило тебя верить в меня чуть больше. – Герберт стряхнул руку брата одним резким, почти брезгливым движением. – Это. Мой. Путь. Единственный, что всегда был мне уготован. Единственный, что ждёт и зовёт меня. Хочешь помочь – оставь меня и не смей во мне сомневаться.

Огоньки свечей замигали – огарков, почти оплывших, и тех, что лишь обтекали воском, длинные и бледные, как пальцы танцоров на цветном стекле. Это Миракл отвернулся, взметнув королевскую мантию за спиной, хлестнув свечи взволновавшимся воздухом.

Когда Герберт, оставшись один, всё же открыл глаза, скелеты улыбались ему.

* * *

– Не думала, что однажды увижу танцующих скелетов не в мультиках, – признала Снежана, с помоста созерцая карнавал, круживший на площади перед храмом живых и мёртвых.

К празднику столичные улицы украсили гирлянды с белыми флажками, паутиной тянувшиеся между крыш. Багряным конфетти замерзали на снегу маковые лепестки – ими осыпали крышку гроба, прежде чем на него падал первый ком земли, и ими сегодня осыпали брусчатку городов, городишек и деревенек до самых гор на востоке, до самого побережья. Хрусткое морозное небо накрыло площадь кобальтовым стеклом; одиннадцать храмов выстроились кругом, устремив ввысь покатые купола, схожие в своём многообразии. Цветочные лозы увивали колонны храма Великого Садовода, орнамент из стрел и копий вился на портике храма Великого Воителя, рунная вязь испещрила капитель храма Великой Ворожеи.

Каждому из них в должный день года на этой площади воздавали хвалы. Но лишь один храм сегодня удостоится визита короля.

– В мультиках? – уточнил Лод.

Он неизменно был рядом. И тоже говорил на русском.

– Это как фильмы. Только нарисованные. Я тебе не рассказывала?

– А, мультфильмы. Не знал, что их так сокращают. – Глядя на девушку, маленькую и смешную в пушистой шапке и громоздком тёплом тулупе (на тулупе он настоял сам), колдун мельком улыбнулся. – Ты здесь не так долго, чтобы можно было рассказать мне всё.

– В последнее время всё чаще кажется, что целую жизнь. – Высунувшись из-за спинки трона, Снежана утащила из-под носа у Повелителя дроу имбирного скелетика. – А тот мир был просто странным сном.

Альянэл снисходительно следил, как девичья ладонь тянется к подносу с традиционными праздничными сладостями: сахарными черепами, пряничными гробиками и надгробиями,