Я уверена, что в день смерти она отнесла ожерелье Натану. Помнится, она говорила, что сломала его, но несильно, и Натан быстро его починит. А потом со смехом попросила не сообщать „мессии“, что идет на встречу с его братом. Скорее всего, она успела оставить ожерелье Натану, прежде чем ее настигли убийцы. Грегори знал, что в тот день она собирается за покупками к Генри Бенделю, но об ожерелье — вряд ли. О нем вообще никто не вспоминал до вчерашнего дня. А я даже не подозревала о пропаже, да и другие тоже. Это Грегори пустил слух, что убившие ее террористы похитили ожерелье. Его действительно нет в доме, но я так и не сумела связаться с Натаном и выяснить, не у него ли оно. Да и сам Натан мог бы позвонить. Он уже однажды звонил».

«Давай вернемся чуть назад, — попросил я. — Значит, Эстер поссорилась с Грегори из-за его брата-близнеца…»

«Она хотела заставить Грегори встретиться с братом. Но он упорно настаивал, чтобы она никому и словом не обмолвилась о хасидах и держала язык за зубами. Он старался запугать ее, говорил, что это вопрос жизни и смерти. О, я хорошо знаю Грегори и отлично вижу, когда он слаб, плохо соображает, чувствует себя неуверенно, впадает в ярость или отчаяние».

«Я тоже наблюдал его в разных состояниях, хотя и недолго», — заметил я.

«Так вот, Грегори категорически отрицал, что у него есть брат, и заявлял, что такая встреча просто невозможна. А потом он ворвался ко мне в комнату и на идише потребовал, чтобы я объяснила дочери, почему его имя ни в коем случае не может быть связано с хасидами. Эстер не говорила на идише. Когда она вошла следом, он в ярости прошипел, что если она посмеет только заикнуться о Натане, прощения ей не будет.

Эстер не знала, что и думать. Я отвела ее в сторону и постаралась объяснить, что ортодоксальные евреи не любят таких евреев, как мы: не читающих ежедневно молитв и не соблюдающих законы Талмуда. Она слушала, но не понимала.

„Но Натан сказал, что любит Грегори, — возражала она. — Что будет рад встретиться с ним и много раз пытался дозвониться, но безуспешно“.

Мне казалось, Грегори сойдет с ума от гнева.

„Я не желаю больше слышать об этом! — кричал он. — Ты что, дала ему мой номер телефона? Признайся, если так! Эти люди причинили мне много зла, и я ушел еще мальчишкой, порвав с ними все отношения. Я не жду от них ничего хорошего. Я создал собственную религию, собрал последователей и иду своим путем. Я сам себе мессия!“

Я пыталась его утихомирить, напоминала, что он дома, а не на телешоу и не на амвоне, уговаривала его сесть и отдохнуть.

Но Эстер потребовала объяснить, почему Грегори так заботливо отнесся к Натану, когда тот попал в больницу. Она заявила, что Натан рассказал ей все. О том, как Грегори поместил его в больницу под своим именем, потребовал отдельную палату, оплатил все счета и не пожелал тревожить ни его жену, ни ребе. Она добавила, что Натан благодарен брату за великодушие.

Клянусь, Грегори был близок к безумию.

Я поняла, что все не так просто и дело не только в том, что Грегори публичный и очень популярный человек. Очевидно, что тесная связь с хасидами пошла бы на пользу его церкви, придала бы ей своего рода… оккультный статус… Ты понимаешь, что я имею в виду?»

«Да, — кивнул я. — Понимаю. У столь блестящего лидера должно быть экзотичное и при этом безупречное происхождение…»

«Вот именно, — подтвердила Рашель. — Поэтому я решила задать несколько вопросов. Почему, например, Натан попал в больницу? Эстер ответила, что это была инициатива Грегори, который сообщил Натану, будто оба они находятся в зоне риска из-за какой-то наследственной болезни, а поскольку, по его словам, ребе никогда не даст согласие на обследование, все анализы лучше сделать под его, Грегори, именем. Пребывание в больнице показалось Натану сладким сном: отдельная палата, кошерная пища, все его потребности полностью учтены. К тому же все принимали его за Грегори. Ситуация забавляла его. Естественно, никакого наследственного заболевания у него не обнаружили. Господи, чего ради…»

«А, понимаю…» — пробормотал я.

«Но зачем все это?» — спросила Рашель.

«Рассказывай дальше. Все, что тебе известно о Натане и Эстер. Что еще ты знаешь?»

«Ну, в тот первый вечер мы еще долго спорили. В конце концов Эстер согласилась никому ничего не говорить и не пытаться воссоединить семью. Но заявила, что будет изредка видеться с Натаном и передавать приветы от Грегори. А Грегори даже заплакал от облегчения. Он способен заплакать по команде или перед телекамерами. Ведь он уже представил, как его последователи отвернутся от своего мессии. А Храм был для него смыслом жизни.

Когда он читал проповеди, мы с Эстер только вздыхали, поскольку знали, что тексты написаны специальной программой. Он заложил в компьютер сведения обо всех религиях и культах, существующих в мире, и проанализировал, каким заповедям люди следуют наиболее охотно, а потом выбрал для себя те, которые будут иметь гарантированный успех. Все его учение создано так — скомпилировано из множества других учений при помощи компьютерных программ и соцопросов. Поначалу мы с Эстер не принимали это всерьез, но в тот вечер долго плакали. Мы поняли, что для него нет ничего важнее Храма и вся его жизнь подчинена Богу и… компьютеру.

Потом я ушла спать. Грегори и Эстер не разговаривали два дня, но такое случалось нередко. Они могли спорить и кричать друг на друга даже по самому незначительному политическому вопросу. Таков был их обычный стиль общения».

«Что еще ты помнишь?» — настаивал я.

«На третью ночь Грегори разбудил меня в четыре утра. Он был вне себя от ярости.

„Возьми трубку и поговори с ним сама“, — рявкнул он.

Я не понимала, в чем дело.

Голос в трубке ничем не отличался от голоса Грегори. Точно такой же. Я не верила своим ушам, но это действительно был другой человек. Он сказал, что его имя Натан и он брат Грегори. А потом он очень вежливо попросил объяснить Эстер, что воссоединение семьи невозможно.

„Мне невыносимо тяжело говорить это жене своего брата, — добавил он, — но дедушке, которому все мы беспрекословно подчиняемся и от которого полностью зависим, осталось недолго жить. Он наш ребе. Передайте Эстер, что я люблю ее и надеюсь, что она вскоре навестит меня“.

Я сказала, что понимаю, также его люблю, желаю ему всего доброго и что мои родители тоже погибли в концлагере.

Он перешел на идиш и заверил, что всегда помнит о нас и молится, и если нам когда-нибудь понадобится его помощь, если Грегори вдруг заболеет или ему будет угрожать опасность, мы должны немедленно ему позвонить.

Я ответила, что мне очень приятно с ним разговаривать и тем более слышать родной язык. Он рассмеялся и сказал, что Грегори, мол, считает, будто имеет все, и, слава богу, у него прекрасная жена, но может настать день, когда ему понадобится помощь брата.

„Грегори никогда ничем не болел и не был в больнице, за исключением тех дней, когда навещал меня. Но я примчусь по первому его зову“.