Цицерон говорил по привычке еще долго, но многие судьи ужене слушали его, рассматривая толпу, стоявшую вокруг Форума.

После Цицерона был вызван Цезарь. В толпе сразу произошлоеще более заметное оживление, послышались приветственные крики.

Цезарь взошел на Форум, привычно улыбаясь, в богатой,отделанной пурпуром тоге. И если расточительство и аристократизм Лукуллавызывали ненависть плебса, то щедрость и аристократизм Цезаря доставляли толпенеобъяснимое удовольствие.

— Гай Юлий Цезарь, — строго спросилАгенобарб, — что ты можешь сказать по делу о святотатстве Публия КлодияПульхра?

— Ничего, меня не было в доме этой ночью, —невозмутимо ответил Цезарь.

В толпе послышался громкий смех. Агенобарб рассердился.

— Ты выступаешь свидетелем на судебном процессе, —напомнил он Цезарю, — что ты можешь рассказать мне о происшедших событияхв твоем доме?

— Я не знаю, был ли там действительно Клодий или его небыло, — уклончиво ответил Цезарь, — многие говорят, что был. Но еголица никто не видел. Мне трудно что-либо сказать.

— Во имя Юпитера, — разозлился Агенобарб, — иэто все?

— Да, — кивнул Цезарь, — я могу идти?

Председательствующий на суде наклонил голову, и Цезарь,повернувшись, уже сделал три шага, когда опомнившийся Агенобарб закричал:

— Но почему ты развелся с женой?

Толпа стихла.

Цезарь остановился. Судьи смотрели на него, все пятьдесятшесть пар глаз напряженно следили за ним. Клодий облизал пересохшие губы.

Переглянулись Цицерон и Лукулл.

— Потому, — почти в абсолютной тишине ответилЦезарь, — что на мою жену не должна падать даже тень подозрения.[145] Жена Цезаря должна быть выше всяких наветов.

И сошел вниз. В тишине раздался четкий звук егосандалий-солеа. Площадь потрясли оглушительные, радостные крики. Здесь былодаже не столько ликование за Клодия, сколько восхищение и восторг великолепным ответомЦезаря, мгновенно ставшим нарицательным.

После этого выступления вызывали еще пять человек. Среди нихбыли известные всему городу римляне-оптиматы. Не сговариваясь, они одинаковообвиняли Клодия во всех смертных грехах, но это уже не могло отразиться нанастроениях толпы, окончательно принявшей сторону своего любимца. Даже гневноевыступление Катула не смогло изменить общего настроя толпы.

Голосование началось под вечер. Итоги подсчитывали такмедленно, что встревоженный Цицерон подошел к преторам Гаю Глабриону и ЛентулуСпинтеру, наблюдавшим за подсчетом голосов.

— Что случилось? — тихо спросил он уСпинтера. — Почему так долго?

— Многие судьи поставили неразборчивые подписи, нерешаясь осудить Клодия, — сквозь зубы произнес претор.

Цицерон все понял, но, не показав явного огорчения, отошел ктрибуне свидетелей.

Через некоторое время претор Гай Глабрион объявил решениесуда. За осуждение Клодия высказалось двадцать пять судей. Против — тридцатьодин. Неразборчивая подпись традиционно считалась высказыванием судьи противосуждения.

Толпа дико зашумела в радостном восторге. Многие бросилисьпоздравлять Клодия.

Катул, подойдя к судьям, гневно сказал:

— Правильно поступили вы, потребовав себе длябезопасности стражу, вы боялись, как бы кто-нибудь не отнял у вас полученныхденег.[146]

Уже сходя с Форума, Цицерон встретился глазами с Клодием,который находился в тесном кольце своих поклонников.

— Вот видишь, — закричал ему Клодий, — судьиповерили мне больше, чем вашим измышлениям.

Цицерон посмотрел на него и очень громко произнес:

— Но ведь мне поверили двадцать пять судей, ибо столькобыло их, осудивших тебя, тебе не поверили тридцать, так как они оправдали тебяне раньше, как взяв деньги?[147]

Ибо и пророк и священник — лицемерны: даже в доме Моем янашел нечестие их, говорит Господь.

Иеремия, 23:11

Едва завершился процесс над Клодием, как Цезарь, оставивРим, выехал, наконец, в Испанию для выполнения своих обязанностей пропретора.

Неизбежный спад эмоций, так бурно проявившихся на процессеКлодия, установил относительное затишье в столице республики. Баланс интересовне нарушили даже состоявшиеся выборы консулов. Кандидат оптиматов, ужедостаточно пожилой Квинт Цецилий Метелл Целер, прошел в консулы Рима на будущийгод. Вторым консулом был выбран Луций Афраний. Несмотря на серьезныепрепятствия сенатской партии, Помпею удалось провести своего ставленника. Егоподдержали не только помпеянцы, но и большинство популяров, видя в нем реальнуюоппозицию сенатской партии.

Одним из городских преторов на будущий год был избран ГайОктавий.

Немолодому уже Октавию очень помог на выборах его тесть МаркАттий Бальб, который был одновременно и родственником Помпея.

Гай Октавий к тому времени успел зарекомендовать себя в Римекак честный и мужественный человек. Имеющий троих детей, он был хорошим отцом идостойным гражданином. Старшая дочь Октавия была от рано умершей первой женыАнархии. Двое других — Октавия-младшая и Октавиан — были от племянницы ЦезаряАтии. В момент избрания Октавия будущему императору Рима исполнилось всего тригода.

Юлия, дочь Цезаря и двоюродная сестра Атии, любила приходитьв дом к родственникам, чтобы поиграть с маленькими детьми. Ей шел уже двадцатьвторой год, а для римлянок, выходивших замуж в четырнадцать-пятнадцать лет, этобыл почти предельный возраст.

Ее бабушка Аврелия, не любившая своего зятя Марка АттияБальба, происходившего из знатной сенаторской семьи Бальбов из Ариции, тем неменее благосклонно относилась к мужу своей внучки Гаю Октавию, происходившемуиз плебейского рода Октавиев.

Последняя ступень в римской иерархической лестнице —должность претора — давала Октавию неплохие шансы попытаться через два годавыставить свою кандидатуру на консульских выборах и добиться успеха.

Атия приняла Юлию в атрии, где по краям имплювия[148] были посажены цветы, привезенные ее отцом Бальбом из Азии.Кормилица увела детей во внутренние покои, и молодые женщины, оставшиесявдвоем, удобно расположились в относительной прохладе атрия.

— Я рада тебя видеть, Юлия, — улыбаласьАтия, — ты давно не заходила в наш дом.