– Эх, паря, приворожила тебя эта баба! Плюнь ты на нее! Сколько их вокруг нас шляется, только свистни!

– Не понимаешь ты ничего, Сема, уж извини меня! Нету таких больше на свете.

– Я-то как раз все понимаю. Сказать? Дурачок ты, Коля. Хахаль у ней имеется.

– Врешь! Кто?

– Да бригадир наш.

– Леха?!

– Он.

– Вранье! Я точно знаю, нету между ними ничего!

– Ан есть.

– Иди ты на …! Не хочу больше тебя слушать, – озлился Колька и встал, намереваясь уйти.

– А может, я присоветую чего.

– Чего ты присоветовать можешь?

– Убрать его надо.

Колька даже протрезвел.

– Ты чего несешь? О…ел? Как это – убрать?

– А так, шахта – шмахта, то-сё, мало ли чего случиться может? Все будет как надо, точно тебе говорю.

– Да ты что? Да за такие… такое… я … тебя!

– Шучу я. Не разбухай. Шутки это у меня такие. А ты думал, я взаправду советую? Хорош, разбегаемся. Учти, я тебе ничего не говорил. Понял меня?

После того разговора Слежнев старался всячески избегать Деброва, даже не смотреть во время работы в его сторону, но страшная идея убить Леху и все этим покончить постепенно, как червь, выгрызала его изнутри. «Предположим, убью я его, а дальше? Расстреляют. А Лиза? Она же все равно меня не полюбит!» – думал он. А тут еще, на свою беду, он углядел наконец как Ермолаев и Левицкая, тесно прижавшись друг к другу, целовались на скамейке в парке. По-настоящему. В исступлении он до самого утра катался по бурьяну, бил какие-то окна, плакал, – ничего, конечно, не помогало. Картина лижущейся парочки делалась от этого только ярче в его мозгу. Он перестал спать – во сне было то же самое, даже хуже. «Я так скоро с ума спячу. Надо решать. И концы в воду. Шахта, то-сё…» – повторял он про себя. Вскоре, сам того не замечая, он начал бормотать вслух. Даже мамаша забеспокоилась:

– Ты, Коленька, все чего-то кричишь во сне, – сказала она ему, – лучше бы в больничку сходил. Пущай они тебе капельки какие-нибудь пропишут.

Колька, конечно, обругал ее по-всякому, да что с того? Никто на свете не хотел видеть, как ему плохо, никому не было до него дела. А Ермолаев еще остановил его в раздевалке и эдак, с подходцем, подковырнул:

– Чего с тобой творится в последнее время? Случилось что-нибудь? Может, заболел?

– Заболел! – заорал в бесстыдные зенки бригадира Слежнев. – Твое какое собачье дело, гад ползучий!

Леха отвалил в полном недоумении. Тут Колька и решился. Один только вопрос у него остался: как? Вскоре ответ нарисовался. И тогда приятное, полузабытое ощущение покоя заполнило его опустелую, измученную душу.

Бригада Ермолаева состояла из трех звеньев, работавших посменно. В одну смену с ним выходили четверо: Алимов Муса, Пилипенко Иван Иванович, он же – «дядя Ваня», Колька Слежнев и Дебров. Скрынников как начальник участка довольно положительно отзывался о самом бригадире, называя его «вообще молодцом». К остальным же относился скорее иронически. Алимова величал «Ишаком», дядю Ваню – «Шаляй-валяем», Слежнева – «Стрекозлом», а Деброва не иначе как «Хитрожопым уркаганом». Они тоже не остались в долгу и придумали ему отличную кличку, совершенно, впрочем, невоспроизводимую. Между прочим, Дебров не был последним человеком в бригаде. Он ходил в передовиках еще в лагере, за что, по его словам, и был выпущен досрочно, затем прославился на шахте, его тогда даже в комсомол приняли, а теперь не отставал от самого Алимова – известного в районе ударника. Дебров сочинил Скрынникову свое, особенное прозвище: «Трынды-брынды-балалайка», очень точно раскрывающее внутреннюю сущность начальника участка.

Ермолаевцы проходили в ту пору двухкилометровый штрек по углю так называемым «скоростным методом». Пласт там залегал складками, к тому же кровля подкачала. Это здорово тормозило работу. По соцобязательству они должны были давать почти пятьсот метров в месяц, а выходило – едва по двести. Но Леха упорно, хотя и излишне медленно, по мнению товарища Скрынникова, наращивал темпы. Роли у них распределены были так: сам бригадир сидел за рычагами новой погрузочной машины «ГНЛ-60», ну и руководил, конечно. Алимов с Дебровым орудовали отбойными молотками и ставили временную крепь. А дядя Ваня с Колькой меняли эту временную крепь на постоянную, удлиняли с Лехиной помощью конвейер и подчищали лопатами то, что не захватывала машина.

В забое все они были как пальцы одной руки, а за воротами шахты разбегались в разные стороны. Чем занимались в свободное время Леха с Колькой, уже говорилось. Алимов больше всего любил пить чай со своими друзьями татарами и петь с ними народные песни. Семья у него была немаленькая: отец, мать, жена и шестеро детей, все девочки. Это хозяйство, как жернов, висело на его могучей шее, хотя, конечно, помогал огород, и скотину они кое-какую держали. Алимов, будучи строгих правил, очень уважал начальство, включая сюда и Ермолаева. Когда же тот выговаривал ему за подхалимаж, Муса сердился:

– Зачем обижаешь? Какой такой падхалим? Не падхалим, а уважаем тебя, потому что ты – большой человек, справедливый человек, денги много даешь!

Дядя Ваня вел бесконечную войну с супружницей за право свободной выпивки. Она этого права не признавала, поэтому дяде Ване приходилось все время маневрировать. Он имел несколько плоских фляжек, помещавшихся за голенищем, и свое богатство всегда носил с собой. Правда, в последнее время терпел поражение за поражением и часто появлялся со свежим фингалом на морщинистой физиономии. Подозревали, что он и в рабочее время себе позволяет, но поймать его никому еще не удавалось, тем более что он никогда окончательно не просыхал. Где и как жил Дебров, никто не знал. Сам он иногда упоминал какую-то «тетю Мотю», но кто она такая и кем ему приходилась, для всех оставалось загадкой. Вроде ничего особенного не делал человек, работал ударно, пьяным его ни разу не видели, даже, кажется, матом он почти не ругался. А вот – не любили его. И боялись. Каждый в глубине души уверен был, что Дебров этот настоящий злодей. Дело было не в том, что побывал он в местах заключения, таких в поселке хватало, а так, черт его знает в чем.

Хотя кое-кто мог бы поведать о нем немало интересного. Александр Александрович Скрынников, например. С ним вышла просто ужасная история. Получил он как-то в кассе довольно солидную сумму. Ему тогда разом выдали зарплату, отпускные за два года и квартальную премию. В сумме набралось около шести тысяч. Дважды пересчитав деньги, Александр Александрович аккуратно завернул их в газетку и засунул толстенький сверток во внутренний карман пиджака, который, в свою очередь, застегнул на все пуговицы. Не то чтобы он чего-то там опасался, а просто воспитан был в уважении к деньгам. Вышел, значит, он из конторы и пошел себе неторопливо по своей надобности. Погода выдалась замечательная, вокруг порядочно людей толкалось, которые вышли на воздух покурить или тоже пришли за жалованьем. Уже в воротах он напоролся на Деброва.