Несколько лепестков упало с дерева и улетело под мост, кружась на лету. Если бы Оюан уже не знал, чем это все закончится – должно закончиться, – интерес господина Вана мог бы его встревожить. Он коротко ответил:

– Если господина это интересует, он может расспросить Великого князя о подробностях переговоров.

Господин Ван окинул его спокойным взглядом:

– Наверное, я так и сделаю. Оюан поклонился:

– В таком случае, мой господин…

Не успел Оюан проскользнуть мимо него, как господин Ван тихо произнес:

– Вы думаете, что понимаете меня, генерал. Но не забывайте, что это работает в оба конца. Одинаковые люди понимают друг друга. Их тянет друг к другу. Мы оба были свидетелями унижения друг друга. Я тоже вас понимаю.

Оюан замер. Несмотря на свой гнев на Эсэня за то, что он не видит и не понимает, мысль о том, что его видит и понимает господин Ван, казалась насилием. Он ответил слишком резко:

– Мы не одинаковые.

– Ну, полагаю, в чем-то вы похожи на моего брата, – задумчиво сказал господин Ван. – Вы считаете стоящими только те вещи, которые сами цените. Существует ли мир вне ваших собственных интересов, генерал?

– Я всю жизнь сражался за империю Юань, – несмотря на все усилия, Оюан не смог сдержать горечи в голосе.

– И все-таки я люблю ее больше, чем вы, как мне кажется. – Под цветущими абрикосами господин Ван выглядел человеком вне времени, одним из элегантных аристократов старого имперского Линьаня[37]. Ученым того мира, которого больше не существует. Похолодев, Оюан понял, что господин Ван его обвиняет.

Он протиснулся мимо господина Вана и пошел дальше, а тот крикнул ему вслед:

– Кстати, генерал! Я должен вам сообщить: я решил отправиться вместе с вами в вашу небольшую экспедицию в Бяньлян. Поскольку вы используете моих людей и деньги, мне было бы жаль, если бы их выбросили на ветер безо всякой пользы.

Горечь в голосе господина Вана ничем не уступала горечи Оюана. Одинаковые люди понимают друг друга.

Оюан не совсем всерьез принял слова господина Вана, но получил подтверждение, как только пришел в резиденцию Эсэня – тот был мрачен и пьян.

– Приходил господин Ван, – сказал Оюан. Он уже понял связь этого нового пьяного, несчастного состояния Эсэня с его недавней встречей с господином Ваном. Он изо всех сил подавил в себе воспоминание о том, что произошло, когда в прошлый раз Эсэнь пришел к нему пьяным после стычки с господином Ваном.

– Он сказал, что хочет ехать в Бяньлян, – сообщил Эсэнь.

– Не разрешайте ему, – сразу же посоветовал Оюан, садясь напротив. – Вы же понимаете, что он хочет поехать только лишь затем, чтобы устраивать неприятности. – Не было необходимости добавлять: «Вспомните Хичэту».

Эсэнь покачал вино в своей чашке.

– Может, лучше позволить ему устраивать неприятности там, где мы это сможем увидеть, чем оставить в поместье без надзора.

– Это звучит так, будто худшее, на что он способен – это детские шалости.

– Мы можем по возвращении обнаружить, что он продал поместье и отправился служить бюрократом в столицу.

– Это было бы не самое худшее. Но он не сможет, семейство Болуд его уничтожит, – с презрением возразил Оюан. – Им не нужны доказательства, что он стоит за ссылкой Алтана. Подозрения достаточно, чтобы настроить их против него.

– Я бы поставил на Ван Баосяна против Болуд-Тэмура в вопросе о том, кто дольше проживет в этом горшке со змеями. Нет, я ему не доверяю. Кто бы доверял после того, что он сделал с моим отцом? Но он все равно мой брат. Как бы я ни хотел, этого не изменить. – Он помрачнел и хрипло рассмеялся: – Я его ненавижу! И все-таки люблю. Хотел бы я только ненавидеть. Было бы легче.

– Чистые эмоции – роскошь детей и животных, – сказал Оюан и почувствовал страшную тяжесть своих собственных смешанных чувств.

– Но может, это шанс для него – размышлял Эсэнь, – искупить свою вину и заслужить мое прощение. Где это сделать лучше всего, если не во время военной кампании, как тогда, когда мы были детьми? Я очень хочу его простить! Почему он все усложняет?

– Ван Баосян убил вашего отца. Как вы можете простить такое? – Он произнес это более резко, чем хотел.

– Ох, да иди ты! – Охваченный внезапным приступом ярости, Эсэнь швырнул кувшин с вином через всю комнату и разбил его вдребезги. – Думаешь, я этого не знаю? Будь проклята твоя педантичная ограниченность! Почему ты не можешь хоть на мгновение поддержать мои фантазии? Я знаю, что так, как раньше, быть не может. Знаю, что как раньше не будет. Знаю, что никогда его не прошу. Знаю.

Не дождавшись ответа Оюана, Эсэнь заметил:

– Ты не преклоняешь колени.

Он пошарил по столу, нашел еще один кувшин с остатками вина и заново наполнил чашку.

На Оюана внезапно обрушилось воспоминание о своем возвращении из Бяньляна. Тогда он опустился на колени только потому, что хотел вызвать в себе тот накал гнева, который был ему нужен. Но сейчас сердиться не было необходимости: все уже пришло в движение и будет продолжаться, что бы Оюан ни делал и ни чувствовал. Если бы он сейчас преклонил колени, то только потому, что ему этого хотелось. Эта мысль наполнила его чувством жаркого стыда.

Он тихо спросил:

– Вы хотите, чтобы я это сделал?

Эсэнь стукнул чашкой о столешницу, расплескав вино. Он взглянул на Оюана болезненным, голодным взглядом, который установил между ними почти физически ощутимую связь. Оюан услышал голос господина Вана: «Вы с Эсэнем совершенно разные». Сходство и несходство: трут и искра.

Но затем взгляд Эсэня потускнел, он снова перевел его на вино.

– Извини. Я давно уже разрешил тебе быть со мной честным.

Бурлящие чувства Оюана заставили его чувствовать себя моряком на судне в бушующем море во время тайфуна, который цепляется за каждое мгновение жизни, одновременно понимая, что впереди у него нет ничего, кроме черной глубины. Он произнес деревянным голосом:

– Вы Великий князь Хэнани. Не извиняйтесь. Эсэнь поджал губы:

– Да, Князь. – Пролитое вино растеклось по столу между ними. – Иди. Поспи немного. Будь готов к нашему выступлению.

Оюан удалился и пошел в свои апартаменты. Погруженный в тяжелые мысли, он был неприятно удивлен, когда увидел Шао и еще несколько своих батальонных командиров, ожидающих его в приемной.

– В чем дело? – Он заговорил на ханьском языке, так как все ожидающие его были наньжэнями. Этот язык неизменно казался ему чужим, когда он на нем говорил. Всего лишь еще