который помер, потому что принимал ванну без стольких жаровен, что можно было кусок свинины поджарить? Скажи мне правду, Инцзы. Это только предлог, чтобы снять с меня одежду?

Ма оторвала сердитый взгляд от колотых ран Чжу, с которых снимала пластыри из рисовой бумаги.

– О, значит, я это делаю ради своего удовольствия?

– Я гадала, почему ты выбрала меня вместо Сунь Мэна, ведь я намного уродливее, чем был он, но теперь я знаю правду: это потому, что у меня есть грудь. – Чжу обнаружила, что чем чаще она произносит подобные вещи, тем легче их выговорить. – Ты только раз взглянула на меня и поняла, что я – нужный тебе человек.

– Ну, теперь-то ты над этим смеешься! Потеряла одну часть тела и вдруг захотела хвастаться другими, лишними! – сказала Ма, краснея, и резко сорвала пластырь.

Чжу взвыла, чтобы ей угодить, хотя это было притворством. Прошло уже почти два месяца, и под пластырем остались только ярко-розовые шрамы; тот, что спереди, был слегка длиннее, чем тот, что сзади. Лучшего и ожидать было нельзя. Даже состояние ее обрубка улучшалось. Но он не успеет окончательно зажить, с грустью подумала она. Уже миновали Новый год и Праздник фонарей, и вряд ли она могла надеяться, что Юань не попытается вскоре снова отбить Бяньлян.

Пока Ма наводила порядок, Чжу села на табурет возле таза, чтобы помыться. Знакомая раньше процедура все еще казалась странной. Не только из-за того, что ей приходилось пользоваться левой рукой вместо правой, чтобы сделать то, что она делала тысячи раз, но из-за того, что она теперь стала обращать на себя внимание. На свою кожу, на свои формы. В первый раз после того, как стала взрослой, она смотрела на свое тело без чувства отвращения, она просто признавала факт своего существования.

И в эти дни не только она смотрела на свое тело. Смущение Ма, ее тайный интерес к ее наготе она ощущала как интимное прикосновение. Пусть дожди и облака не особенно интересовали Чжу, ей нравилась горячая дрожь власти, которая охватывает, когда ты чувствуешь страстное желание в другом человеке. Она вызывала у нее стремление защищать этого человека. И в ней появлялось какое-то озорство.

Она позвала как можно жалобнее:

– Инцзы…

– Что?

– Можешь вымыть мне левый локоть?

– Будто локоть нуждается в особом уходе! – притворно возмутилась Ма, но подошла и взяла ткань для мытья. Чжу вызывающе раздвинула ноги пошире, так что Ма вынуждена была встать у нее между ног, чтобы достать до локтя. Щеки Ма покраснели: она явно остро ощущала, где стоит и что делает. Опущенные ресницы время от времени трепетали, когда она переводила дыхание.

Нежность Чжу усилилась. Не слишком задумываясь над тем, что она делает, она взяла тряпку из руки Ма и бросила ее в таз. Взяла правую руку Ма и положила ее к себе на грудь.

Рот Ма слегка приоткрылся. Если бы не ярко горящие глаза, можно было бы подумать, что она испугана. Чжу проследила за ее взглядом и увидела руку Ма, лежащую на ее собственной маленькой левой груди, коричневый сосок был как раз под большим пальцем Ма. Удивительно, но она что-то почувствовала при виде этого. Это было не ее собственное ощущение, а вибрация: отражение восторга, интереса и волнения Ма. Но почему-то казалось естественным, что она чувствует удовольствие Ма, как чувствовала ее страдание, потому что их сердца бились как одно целое.

Улыбаясь, она левой рукой обняла шею Ма и потянула ее вниз, пока та не присела на голые мокрые колени Чжу, и поцеловала ее. Когда Чжу ощутила прикосновение нежных губ Ма к своим и застенчиво скользнувший язычок, вибрация восторга усилилась, и теперь она уже не была уверена, что сама не хочет этого. Желание, но желание другого человека, заполняло ее тело, пока она не задохнулась так же, как если бы оно было ее собственным.

Через какое-то время она отстранилась, у нее слегка кружилась голова. Ма смотрела на нее ошеломленным взглядом. Ее губы завораживали Чжу больше, чем всегда: слегка приоткрытые, сияющие от влаги, источником которой был рот самой Чжу. Несмотря на боль, которую Чжу раньше причиняла телам других людей, этот поцелуй казался ей самым личным поступком из всех прежних.

Она нашарила на талии Ма пояс, который держал полы ее халата. Стоило ей дернуть за него, даже одной неуклюжей левой рукой, и он развязался.

– Знаешь, Инцзы, – хрипло прошептала Чжу, – я довольно хорошо знаю, как заниматься любовью, но никогда не делала этого. Полагаю, мы могли бы разобраться в этом вместе, если хочешь.

Вместо ответа Ma положила свою ладонь на руку Чжу, и халат упал на пол. Под ним она была великолепной, сияющей и потной, и, помогая Чжу снять одежду через голову, она с улыбкой ответила:

– Хочу.

– Не может быть, что он нарочно позволил Бяньляну пасть, – сказал Сюй Да, когда служитель поднялся по лестнице кабака и поставил на стол перед Чжу и ее капитанами миски с закусками. – Как могла Юань позволить нам сделать Бяньлян нашей постоянной столицей? Это почти то же самое, что признать, что империя обречена. После поединка с тобой он действительно тут же отступил и отправился к Бяньляну, хотя Чэнь Юлян уже был внутри, когда он добрался туда. Тебе не кажется, что он сказал это, стыдясь, что угодил в ловушку?

Это была их первая встреча в общественном месте, а не в храме. Так как в Аньфэне не было других командиров Красных повязок, Чжу не видела смысла продолжать притворяться монахом, лишенным честолюбия, и это производило полезное впечатление, что Аньфэн принадлежит ей. После того как она вернулась к своей роли командира, она заметила новое напряжение между ней и ее офицерами. Они любили ее за самопожертвование ради них. Но ее увечье внушало им отвращение и страх. Пока что их вера в нее побеждала. Они еще один раз пойдут за ней. Если она победит, они могут сохранить ей верность. Но если она проиграет…

«Они от меня отвернутся».

И это произойдет, если Цзяо и его знание об еще одном отличии Чжу не нарушит это неустойчивое равновесие раньше, чем она доживет до следующего сражения. Она бросила на него быстрый взгляд, но его лицо было непроницаемым; он водил палочками над закусками, старательно выбирая кусочек жареной свинины. «А я не могу есть при посторонних, потому что не могу даже держать в руках одновременно миску и палочки».

– Он сказал, что то, чего он хочет, не имеет