Командир Чжао Мань, чьи длинные филигранные серьги придавали некоторое изящество его в остальном бандитской внешности, спросил:

– Генерал, правда ли, что господин Ван будет сопровождать нас?

– Мне не удалось отговорить Великого князя от этой идеи.

– Раньше он никогда этого не делал. Почему сейчас?

– Кто знает, что происходит в голове у господина Вана? – нетерпеливо ответил Оюан. – Ничего поделать нельзя, нам придется его терпеть.

– Господин Ван опасен, – сказал Шао. – То, что произошло с Алтаном…

– Все в порядке, – перебил его Оюан и смотрел ему в глаза, пока тот не отвел взгляд. – Великий князь лишил его большей части полномочий даже здесь, в Аньяне. А среди военных у него их совсем нет. Какую угрозу он может для меня представлять?

– Господин Ван не глупец, – тихо сказал кто-то.

– Хватит! Поедет он с нами или нет, это никак не повлияет на ситуацию, – нахмурился Оюан и ушел, оставив их перешептываться. Он не мог найти в себе силы, чтобы думать еще и о господине Ване. Он мог лишь продолжать идти вперед и верить в успех. Размышлять о том, что может случиться или что могло бы случиться, – это путь к безумию. На мгновение он почувствовал присутствие Эсэня – это было не какое-то конкретное воспоминание, а нечто сшитое из всех мгновений, прожитых вместе с ним: ощущение его тела, его запаха, его присутствия. Оно было интимным и совершенно ложным, и это было все, на что мог рассчитывать Оюан.

Бяньлян, расположенный на пороге северных срединных земель империи Юань, находился всего в трехстах ли к югу от Аньяна. На пути к нему не было гор или предательских речных переправ. Решительный монгол с несколькими сменными конями мог бы преодолеть это расстояние за один день. Даже для армии этот путь не должен был представлять трудности. Оюан смотрел на вереницу фургонов с припасами для целой армии, увязших в болоте по оси колес, и думал: «Убью его».

– Ну хватит уже! – сказал Эсэнь, когда Оюан доложил ему во время ночного разговора о положении дел. Он выплюнул шкурку жареного тыквенного семечка, будто целясь в голову господина Вана. – Да, я знаю, ты меня предупреждал. Я, глупец, вопреки всему надеюсь на перемены в его характере, на то, что он все же постарается быть полезным. Лучше бы я надеялся, что кони упадут с неба! А мне все время следовало ждать, что он постарается погубить меня своими выходками! – Он вскочил и остановился перед отцовским мечом на подставке, которую по его приказу слуги ставили каждую ночь в его юрте, разбивая лагерь. – Что я должен сделать?

Было не совсем понятно, кому он задает вопрос, Оюану или духу отца. Оюан, которому меньше всего хотелось, чтобы дух Чагана высказал свое мнение, коротко ответил:

– Накажите его.

Произнеся эти слова, он был поражен ощущением внутри себя, похожим на звон колокола, рожденный вибрацией такого же колокола, только далеко отсюда. Он вспомнил, как стоял на коленях перед Эсэнем, стремясь испытать унижение, чтобы ненависть послужила горючим для того, что ему нужно было сделать. Единственный смысл проделок господина Вана был в том, чтобы его унизил Эсэнь. Оюан с тревогой подумал: «Но если это так, что нужно сделать Вану?»

Эсэнь подошел к стражникам у входа и отдал короткие распоряжения. Оюан отставил свою миску с супом из баранины с лапшой, намереваясь уйти, но Эсэнь вернулся и толкнул его обратно на стул:

– Останься.

На его лице застыло нехарактерное для него злобное выражение. Другой мог бы подумать, что это выражение человека, собирающегося на битву, но Оюан, который видел Эсэня накануне многих сражений, знал, что это выражение хуже. В этом выражении было нечто от Нагана, будто Эсэню действительно удалось вызвать этого злого старого духа. – Я хочу, чтобы ты стал свидетелем его позора. Разве это и не твоя армия тоже?

– Он меня за это не поблагодарит. – «Мы оба видели унижение друг друга».

– Меня он тоже не поблагодарит за то, что я сейчас сделаю.

Господин Ван явился через несколько минут. За две недели в дороге его молочно-белое лицо человека, никогда не бывающего на воздухе, приобрело цвет чахлого побега бамбука. Он опустился на ковер из тигриной шкуры, бросив на Оюана ядовитый взгляд, потом сказал кокетливым тоном, рассчитывая привести Эсэня в ярость:

– Дайте мне выпить, прошу вас, дорогой брат. Это смягчит удар от великолепного разноса, который вы мне намерены устроить, как я вижу. Или вы и ваш прихвостень уже все выпили?

– Ван Баосян! – яростно произнес Эсэнь.

– Брат! – господин Ван захлопал в ладоши. – Поздравляю! Вы точно ухватили его тон. Ах, это все равно что слышать голос духа нашего отца. Зачем мы оплакивали его, если он здесь, с нами? Смотрите: у меня кожа покрылась мурашками.

– Ты только за этим явился? Уколоть меня мелочными придирками?

Господин Ван презрительно улыбнулся:

– Как же я мог не оправдать ваши ожидания?

– Я не… ты вполне заслужил мое недоверие!

– Ну конечно, как я мог забыть! Раз у вас получилось стать идеальным сыном, с чего бы мне не стать! Как эгоистично и упрямо с моей стороны отказать в этом отцу! Разве не вел я себя так плохо, лишь чтобы причинить ему боль? Как же я, наверное, ждал его смерти!

Эсэнь холодно смотрел на него:

– Ван Баосян, я не потерплю твоего вмешательства в действия армии. Пусть это послужит тебе предупреждением. – И крикнул: – Войдите!

Вошли два молодых стражника, их руки были полны книг. Все с тем же выражением лица Эсэнь взял книгу у ближайшего стражника и бросил ее в огонь. Стражники начали бросать туда книги одну за другой. Священные языки пламени очага взлетели ввысь, вздымая пепел, и юрта наполнилась запахом горящей бумаги. Оюан увидел, как кровь отхлынула от лица господина Ван. Это была такая сильная реакция, что Оюану она напомнила потрясенное лицо первого человека, которого он убил.

Господин Ван произнес жутким тоном:

– Я вижу, что ты унаследовал также и жестокость нашего отца.

Неожиданно возникла какая-то суета снаружи, и в юрту вбежал конюх. Он поклонился и тревожно произнес:

– Князь! Прошу вас пойти со мной! Ваш любимый конь… он…

Господин Ван с побелевшими губами нехорошо рассмеялся:

– Ваш конь! Какая жалость…

– Если это ты посмел?! – Эсэнь, уже хватая свой плащ, с подозрением взглянул на господина Ван.

– Что, брат? Тоже проявить жестокость? Будь уверен, если бы я хотел причинить тебе боль, ты бы это понял.

С лицом, искаженным яростью, Эсэнь повернулся и выбежал