времени — года два-три. Впрочем, и тут он кое-чего может добиться. В том, конечно, случае, если будет проявлять благоразумие.

— Но император может вывести в поле до пятидесяти тысяч хорошо подготовленного войска! — воскликнул король. — Антиохии не устоять, какую бы армию Ренольд ни набрал, она окажется как минимум в десять раз меньше! Что помешает Мануилу, разделавшись с князем, двинуться на нас?

Вопрос повис в воздухе, барону требовалось время, чтобы обдумать, как вразумительно объяснить королю, что Бизантиум не сможет стать реальной угрозой Иерусалиму.

— Сир, — проговорил коннетабль после длительной паузы. — Насколько я могу судить о владыке Константинополя, он во многом похож на людей Запада. Для него вопросы чести и престижа зачастую становятся наиглавнейшими. Он, конечно, захочет приструнить князя, но... нет, я не могу себе представить, чтобы базилевс отважился на поход сюда. Да и что ему делать тут? Многого ли добился в своё время его Отец от князя Раймунда? Попугал его, попугал турок и ушёл. Ни один император не может надолго покидать свою столицу, чтобы в ней не началось какое-нибудь брожение. То же будет и в этот раз. Мануил, хотя он и боговенчанное величество, не Бог и при всём желании не сможет находиться в двух местах одновременно. Можно, конечно, попробовать назначить в Антиохию наместника, но... но что, если среди горожан могут начаться волнения? К тому же, чем наместник лучше законного князя?

Барон сделал небольшую паузу и продолжал:

— Государь, несомненно, рано или поздно базилевс предъявит свои права на Антиохию, независимо от того, нападёт князь Ренольд на Кипр или нет. Однако грифоны придут и уйдут, и всё останется как прежде. Если, конечно, его сиятельство проявит достаточно дальновидности и благоразумия...

Бальдуэн вновь не смог удержаться:

— Благоразумия?! О каком благоразумии может идти речь?! Какого благоразумия ждать от князя?!

Однако коннетабль не согласился.

— Его сиятельство далеко не так глуп, как иной раз может показаться, — качая головой, заявил барон. — Он умеет прислушиваться к полезным советам.

После этих слов надолго воцарилось молчание. Молодой король обдумывал слова своего мудрого коннетабля. Как ни крути, получалось, что определённый резон в его речах наличествовал. И всё же тревога не давала Бальдуэну покоя.

«Неужели всё так просто? — спрашивал он себя. — А если Мануил думает совсем по-другому? Если он воспользуется предлогом и захочет завладеть всем Утремером?[110]»

Видимо, Онфруа Торонский прочитал мысли своего сюзерена, заметив нескрываемое беспокойство в глазах молодого человека, потому что сказал:

— Позвольте дать вам один совет, государь?

— Да, да, конечно, я с удовольствием выслушаю его, мессир! — воскликнул король. — Говорите!

— Возможно, это не моё дело, — осторожно начал барон и, видя нетерпение Бальдуэна, поспешил продолжить: — Отчего бы вам не поискать себе невесту в кругу родственниц базилевса? Говорят, среди ромейских женщин встречаются настоящие красавицы.

Король несколько удивлённо уставился на коннетабля, а потом произнёс:

— Я как-то и не думал об этом... А ведь верно, мне уже почти двадцать шесть, пора позаботиться о наследниках.

— Тем более, сир, что ваша матушка ладит свадьбу графа Яффского. Негоже, чтобы младший брат ваш был женатым, а вы нет. Ведь именно вы — гарант престола, вашему сыну надлежит занять трон Святого Города.

— Я могу и запретить ему жениться! — воскликнул Бальдуэн. — Матушка, кажется, вновь забыла, что я король!

— Едва ли стоит поступать так, сир, — возразил барон. — Если бы вы уже были женаты, и у вас уже были бы сыновья, тогда, возможно, стоило бы воспретить графу вступать в брак, но теперь... К тому же, если вы послушаетесь моего совета, ваши дети будут и детьми византийской принцессы, а дети вашего брата всего лишь детьми Агнесс де Куртенэ, дочери несчастного узника неверных, графа Жослена Второго. Несомненно, их мать не сможет тягаться родовитостью с представительницами Византийского правящего дома. Тут даже и сравнивать нечего. Следовательно, никто не осмелится оспорить приоритета прав вашего потомства на иерусалимскую корону.

Бальдуэн, видимо, успокоился. Теперь он и сам видел, что мать не собирается чинить ему козней, устраивая этот брак, а просто по-женски заботится о младшем сыне[111].

— Да, мессир, — король кивнул. — Вы правы. Дети Агнессы никогда не получат достаточных оснований, чтобы оспаривать трон у моих детей. К тому же, она ведь вдова...

Нет, матушка королева делает всё правильно. Похоже, она образумилась. Теперь о сватовстве, мессир. Я хотел бы, чтобы вы лично занялись этим делом. Будьте моим сватом.

— Благодарю вас, государь, — коннетабль поднялся и отвесил королю поклон. — Это честь для меня. Но... позвольте мне дать вам и ещё один совет относительно как раз того самого дела, которое вы мне только что поручили.

— Какой же? — удивился Бальдуэн, совершенно не представляя себе, что ещё может ему сказать барон.

— Не стоит спешить с этим, сир, — проговорил тот.

— То есть как? Вы же только что сами сказали, что... Объяснитесь, пожалуйста... Присаживайтесь, не стойте.

— Благодарю вас. — Онфруа сел и продолжал: — Извольте, ваше величество. Я бы посоветовал вам лишь немного повременить. Представляется резонным дождаться окончания, по крайней мере, двух компаний: предприятия князя Антиохии и итальянского похода базилевса Мануила. Кто знает, как повернётся дело? Может быть, окажется более разумным поискать вам невесту среди наследниц Европы?

После этих слов в кабинете короля в который уже раз наступила тишина. Бальдуэн покачал головой и, не скрывая восхищения, произнёс:

— Поистине вы незаменимы. Что я стану делать, пока вас тут не будет, ума не приложу. Решим так: сватовство всё равно дело ваше. Как только вы найдёте нужным отправиться в путь, дайте мне знать.

— Благодарю, мессир, — вновь поднявшись, сказал Онфруа де Торон с поклоном[112].

VIII

Мудрецы не раз предупреждали, что годы «тучные» неизбежно сменяются годами «тощими», периоды веселья и радости заканчиваются, и вчерашним счастливчикам приходится проливать потоки горьких слёз, оплакивая свой жалкий жребий.

Остров Кипр второй половины одиннадцатого и первой двенадцатого столетия можно было с полным правом причислить к одному из самых благодатных уголков на Земле. Посудите сами, в то время как Малая Азия, Северная Сирия и Левант подвергались чуть ли не ежегодным набегам орд диких кочевников и нашествиям воинов Христовых, жестокость которых порой ничем не уступала жестокости язычников, Кипр оказался как бы в