всадников переднего ряда, зрелище заслуживало того, чтобы оценить его самому. Ренольд развернул коня и увидел полтора десятка всадников, мчавшихся на полном скаку прямо на позиции киприотов.

— Что это за психи? — обратившись к одному из подъехавших к нему рыцарей, спросил князь. — Откуда они взялись?

— Из рощицы, государь, — сообщил тот. — По-моему, это часть нашего засадного отряда...

Впрочем, спросил Ренольд машинально, он и сам, едва увидев всадников, догадался, откуда они появились.

— Что они делают? — Князь не мог скрыть негодования. — Уж если атакуете, так атакуйте!

Наткнувшись на копья пехоты, рыцари попятились, а минутой позже, опасаясь бросившихся с двух сторон на охват ромейских всадников, повернулись и поскакали обратно к лесу.

— Скоты, — сквозь зубы процедил Ренольд. — Кто это?! Хотя я и сам вижу! Это рыцари из Буанотта, которые никогда не поворачиваются спиной к неприятелю! Сволочи! Там же Ангерран! Атакуем! Сокрушим грифонов, мессиры!

Весь план летел к чертям. Врана, конечно же, тоже понял, откуда взялись рыцари, и отправил за ними добрых две сотни своих конников.

И всё же франки атаковали.

Натиск ста тридцати рыцарей и пехотинцев поколебал порядки киприотов и заставил их в замешательстве отступить. Однако, несмотря на это, победа чуть не обернулась поражением, если бы, как позднее выяснилось, не доблесть Ангеррана и его засадного отряда. В панике убегавшая дружина Серлона де Буанотта сначала чуть не увлекла за собой дожидавшихся в лесу рыцарей. К счастью, беглецы опамятовались, пристыженные товарищами, и вместе с ними принялись яростно сражаться с грифонами, которые, утратив за годы спокойной жизни привычку к настоящему бою, вскоре выдохлись.

Несмотря на численное превосходство неприятеля, франки, частью изрубив ополченцев, преследовавших норманнов Серлона, обратили остальных в беспорядочное бегство. Это спасло ситуацию. Если бы в схватке с засадным отрядом одолели киприоты, основная дружина князя серьёзно рисковала угодить в окружение.

Наказывать за бесчинство и ослушание между тем оказалось некого. Серлон де Буанотт погиб, его брат, на этом единодушно сходились все, сражался, как и подобает рыцарю, который никогда не поворачивается спиной к неприятелю. Роберт получил ранение, как, впрочем, и кличку «Лишний». Прозвище не обижало последнего из двенадцати братьев де Буанотт, поскольку, несмотря ни на что, произносили его теперь с уважением.

Как бы там ни было, утром Михаил Врана снялся со стоянки и увёл своё многочисленное, но не очень-то боеспособное воинство на другую позицию. Ренольд не решился преследовать стратига, видя, что храбрая и доблестная, но совершенно недисциплинированная дружина Антиохии понесла немалые потери.

Врана же отрядил гонцов к правителю с требованием выслать подкрепление. Михаил весьма обрадовался тому, что вскоре к нему присоединились ранее собранные, но не успевшие к битве отряды ополченцев. Теперь он не только совершенно восполнил потери, но даже усилил своё войско и мог вновь подумать о наступательных действиях против захватчиков, тем более что ни храмовники, ни армяне Тороса как будто не спешили на помощь главе экспедиции.

Однако стратиг ошибался: пока он дожидался подкреплений, два других предводителя похода получили известия от князя и соединились с ним как раз накануне новой битвы.

Франки и киликийцы атаковали, едва завидев неприятеля. Ополченцы, напуганные количеством противника (они-то ждали встречи лишь с потрёпанной дружиной антиохийцев), побежали при первом же натиске тяжёлой конницы. Только что поднявшееся солнце ещё не успело толком согреть землю, а большое, но бестолковое войско киприотов перестало существовать. Ромеи рушились под ударами мечей захватчиков, точно спелые колосья, срезаемые серпами жнецов. Франки не щадили никого. Они не собирались брать пленных и без устали рубили, топтали, кололи, резали, словом, уничтожали побеждённых.

Те немногие, кому удалось избегнуть кошмара и посчастливилось ускользнуть, бежали вглубь острова и на юго-запад, к Лимасолу, а молва об ужасах, творимых захватчиками, мчалась, обгоняя их.

Самому Вране едва удалось избежать гибели и плена. Стратиг с несколькими десятками самых приближённых помощников успели укрыться за толстыми стенами женского монастыря. Это была едва ли не одна из самых внушительных крепостей, до сих пор попадавшихся захватчикам на острове. Надо сказать, что, по всей видимости, многие десятилетия спокойной жизни отучили киприотов от мысли, что им вообще когда-нибудь понадобятся крепости. Вместо того чтобы расходовать немалые средства, силы и время на возведение новых замков и ремонт старых, они предпочитали тратиться на развлечения и предметы роскоши. Теперь Кипру предстояло полной мерой заплатить за свою беспечность.

Однако пока у островитян оставался славный полководец Михаил Врана, пока у них имелось ещё не разгромленное ополчение под командованием самого киприарха Иоанна Комнина, они не теряли надежды на то, что страшный кошмар кончится. Священники усердно молились, оружейники ковали мечи и копья, ратники снаряжались на битву. Женщины собирали мужьям и старшим сыновьям узлы со снедью, пряча мокрые от слёз глаза и прижимая к себе младших детей. И несмышлёныши, хватавшиеся за материнские подолы, словно мелкие зверьки, раньше всех прочих чувствовали животный страх, охватывавший остров. Даже домашний скот начал, казалось, тревожнее мычать и блеять в стойлах и на пастбищах. Собаки и те оставили свои обычные ссоры.

Победоносное воинство франков и их союзников рассыпалось по окрестностям, предавая огню и мечу всё вокруг. Пылали деревни, реками лилась кровь беззащитных крестьян. А засевшие в монастыре воины (с высоты им были особенно хорошо видны разорения, производимые захватчиками) лишь беспомощно взирали на всё это из-за толстых стен. Вране оставалось надеяться лишь на помощь дуки Иоанна.

Тот, едва весть о разгроме ополченцев достигла его дворца, не мешкая выступил на помощь стратигу с большим отрядом ополченцев и дружиной личных телохранителей. Гвардию свою киприарх называл «бессмертными» (так именовалась отборная конница в армии базилевса). Они должны были во что бы то ни стало разбить латинян, в противном случае всему острову грозило невиданное разорение.

Тем временем прошли три дня, которые Ренольд дал солдатам на удовлетворение своих звериных инстинктов. По завершении этих дней кончилось и время, отведённое Вране для размышления.

Пока войско отдыхало привычным и любезным ему образом, сам князь со своими приближёнными, не страшась стрел, время от времени едва ли не вплотную подъезжал к стенам монастыря и заводил разговор с перепуганными монахинями. На исходе последнего дня, отпущенного ромеям для принятия решения о добровольной сдаче, он вместе с Ангерраном, Фернаном и переживавшим пик своего собачьего счастья Железным Лукой, и вовсе забыв об опасности, подскакал к стене на расстояние всего в несколько туазов, сложил ладони рупором и закричал:

— Как живётся, красавицы?

Несколько любопытных мордашек высунулось из-за края стены.