– Мы сами справимся. Ты отдыхай, не переживай.

Раечка, сбросив пальто, принялась возиться с печкой, налила воды в большущую кастрюлю. Затем полезла в погреб, достала картошку, стала чистить ее. Я начала разглядывать их «апартаменты», которые Рая назвала пятистенкой. Печка делила небольшую комнатку пополам. За ней что-то наподобие кухоньки, а перед с тремя оконцами на улицу и одним боковым – это зала. Еще выгороженный уголок сразу от входа, там за шифоньером материнская кровать. Мебель – самое необходимое: обеденный круглый стол, письменный стол, небольшой буфетик и диван-кровать, на котором спала Рая. Все очень скромно и бедновато. Но так, наверное, живет вся деревня. Если лучше, то немного. На стенке между окнами висели фотографии. Старые семейные, пожелтевшие, немые свидетели эпохи, которая для Раиной семьи сохранилась в болезненной памяти о пережитом.

– Я бы их сложила в альбом, но мама не дает, – вздохнула Рая.

– Вот помру, делай, что хочешь, а пока я жива, они будут со мной, – послышался мамин голос.

Мы, не дожидаясь, пока сварится картошка, тихо, как мышки, попили чайку с бутербродами. Рая принесла ведро, предложила мне над ним помыться, хотя бы до пояса.

– У нас нет ванной, все удобства во дворе, ничего не попишешь, деревня, мы привыкшие.

Мне было постелено на диване, как почетной гостье, а сама Рая быстро собрала топчан под самой печкой. Я бы сама не отказалась погреться на этом месте. Я как рухнула на диван, так меня еще час колотило, холодрыга выходила из моего тела, и я улетела. Проснулась от звяканья и бряканья посуды, запаха дыма. Услышала, как мама ворчала на Раю:

– Что ты всунула сырые дрова, дверь открой, пусть вытянет. Возьми вязанку в сенях и тащи сюда, пусть подсохнут.

В избе темно, лампочка светит подслеповато за печкой, и на потолке гуляют тени.

– Буди гостью, – командовала мать, – а то опоздаете на автобус.

Я посмотрела на свои часы, ничего в потемках не видно. Если и утро уже, то очень раннее, я бы с удовольствием еще пару часиков повалялась. Но нужно подниматься. Быстро оделась, сложила постель.

– В туалет хочешь? – спросила Рая.

– Умираю, куда идти?

– На ведро, не стесняйтесь. Сейчас принесу.

– Нет, я на улицу.

– На улицу не надо, в сенях туалет, только пальто накинь.

Вообще-то мне не привыкать, выросла же не в хоромах, а на Коганке, где мало кто знал, что существует нормальный домашний санузел, тоже все на дворе. Но в Одессе все-таки потеплее, чем в этой сейчас полузимней-полувесенней подмосковной деревушке.

Позавтракали наскоро. Горячее яичко, сваренное всмятку, я съела, не заметив, такой развился адский аппетит. Подогретая картошка в мундирах с подсолнечным маслом и соленым огурчиком тоже показались мне в тот момент самой вкусной пищей на всем белом свете. Мы вышли в ночь. На небе еще вовсю красовалась луна, освещая нам путь. Громко орали петухи, и мычали коровы, как они в такой темени понимают, что наступило утро. Тропинка покрылась легоньким ледком и отсвечивалась от лунного сияния. Особо шибко не пойдешь – скользко, но мы стараемся, иначе опоздаем. Фу, вроде успели.

На остановке толкутся люди. Рая со всеми поздоровалась, я тоже за компанию. Автобус подъехал почти полный, вчерашний старый раздолбанный, хорошо, что печка работала, горячий воздух поступал в салон вместе с гарью от выхлопной трубы. Еле втиснулись. Я крепко вцепилась за поручень, чтобы не упасть: на дороге, смахивающей на каток, машину маятником носило из стороны в сторону. На привокзальной площади все высыпали из нее, как горох из банки. У Раи проездной на электричку, а мне нужен билет. В длиннющей очереди я оказалась среди последних. Опять волнение: вот-вот должна быть электричка, успею ли.

– В крайнем случае, Рая, ты езжай, я на следующей приеду. Они часто ходят? Меня начальство ругать за опоздание не будет.

– Следующая только через полчаса. Конечная.

Спасло меня то, что электричка задержалась. «Слава богу, что на десять минут, а не на четыре часа, как мой поезд», – подумала я. В вагоне образовался буквально туман от дыхания набившихся пассажиров. На каждой остановке их прибавлялось. Кошмар. Мы действительно в этом замкнутом пространстве, как сельди в бочке. Ругань, детский плач. Посвободнее стало лишь после первых остановок в черте Москвы.

Теперь штурмом надо было брать троллейбус. Боже мой, на кого я похожа после этих странствий! Сапогам полная хана, пальто, мое немецкое пальтишко с голубой норочкой все влажное, вымятое, как будто бы я где-то под глухим забором вывалялась. Как уже сложилось, первый звонок от Воронцова.

– Вы все-таки упрямая, как все хохлушки.

– А я не хохлушка, я кацапка. Упрямства мне не занимать, в этом вы правы.

– Ладно, зайдите ко мне.

Прихожу к нему в кабинет.

– Я по должности за своих сотрудников отвечаю. И по-человечески тоже. Позвонил вам вечером домой. Вы все-таки поехали к Рае?

– Я все-таки поехала к Рае.

– Ну и как вам русская деревня?

– Лучше не спрашивайте. Не для меня. Беспросветный ужас. И что вам ответили, когда вы позвонили?

– Ее нет дома. Какой-то старческий женский голос. Мне кажется, это не свекровь ваша была. Она спросила, кто спрашивает, что передать? Но я повесил трубку и больше не звонил. Что вы собираетесь делать дальше? Поживите пока в гостинице, уверен, все нормализуется еще.

– Спасибо вам за все. Я пойду.

– Нет уж, постойте, вернитесь. Ольга Иосифовна, вернитесь.

Таким злым я его еще не видела, все лицо перекосилось. Оперевшись двумя руками о стол и покачивая головой, он как стал орать на меня. Про себя я узнала все: что я неблагодарная, он ко мне как к собственной дочери относится, а я плевать на него хотела. Так я и к собственному мужу отношусь и к ничем не провинившейся передо мной свекрови.

– Я вашему мужу на работу звонил. Спросите, где взял телефон? Так они в каждом номере газеты печатаются. Мне сказали, что ваш Михаил в командировке. Вы разве не знали, что он улетел? Поэтому он вас и не ищет.

Черт побери, я совсем забыла, что его нет в Москве, куда-то на недельку лыжи навострил, как любит говорить. Кажется, сегодня должен вернуться, если не задержат, это у них в редакции часто. Едут с одним заданием, а вдогонку навешивают кучу других.

Голова раскалывается. Гляжу я, нет, не на небо, а в окно, и думку гадаю. Напрасно же бешусь и качу на него 10-литровые бочата с соленьями со свадьбы. На лыжах своих он забрался в такую глухомань, с которой связаться невозможно. А свекровь как меня отыщет, если не знает толком, где я работаю. Сколько раз хотела ей свой телефон дать и все забывала.

– Да, милочка, муж ваш в отъезде. Почитаем, что он там напишет, когда вернется. Давайте я вас провожу после работы домой. Он ведь и ваш теперь, – выводит меня из грустных раздумий Воронцов. – Что вы так раскраснелись? А ну-ка. – Он протянул руку к моему лбу. – Оля, вы же горите! Вы в чем за город ездили? В этих сапогах? Ну, нельзя быть такой легкомысленной. Вы, вижу, как и моя дочь, к самостоятельной жизни пока не приспособлены.