местам. Более того, он был уверен, что прямота представляет собой ценность в международной политике.

– Вы не понимаете…

– Все я понимаю, – заверил ее Николай. – Нам невыгодно держать Польшу в составе империи. Ради предоставления вам коммерческих благ наша собственная промышленность в западных губерниях разоряется. Купечество ропщет. Ваша шляхта заражает наше дворянство несвойственным ему умствованием. У вас не было государства, вы его добились от моего брата, заверяя, что никогда-никогда не станете бунтовать. Теперь вы добиваетесь независимости. А за ней и земель, которыми прежде владела Речь Посполитая, но где вовсе нет ни поляков, ни католиков. Думаете, я отдам?

Княгиня опустила голову.

– По доброй воле не отдам, – констатировал Никс. – Значит, силой. А это кровь. Скажите сами, что делать, если кровь орошает свободу? Так не будет у вас никакой свободы, ибо ваша свобода – пускать нам кровь. Я достаточно откровенен?

Она сглотнула.

– Жанетта, – он смягчился. – Скажу, не таясь: я сейчас бы отпустил Польшу на все четыре стороны.

Ей даже не пришло в голову ему не поверить. Весь ужас состоял в том, что Никс, как всегда, говорил правду.

– Вы нам не нужны. Даже вредны. Обуза. – Он выразительно постучал себя по хребту. – И со своими требованиями… – Император провел ребром ладони по горлу. – Нам надо быть порознь. Мы видеть друг друга не можем. – Никс тяжело вздохнул. – Но беда в том, что Польша раньше нападала сама, а теперь, когда мы открутили когти вашей храброй птичке, предоставляет свои земли для броска другим завоевателям. Для нас ваше ничтожество – вопрос безопасности. И потому я коронуюсь.

Лович почти с жалостью смотрела на человека, который поднял на свои плечи неподъемную тяжесть.

– Не меняйте золотую клетку для вашего побитого орла на цепь и миску в зверинце, – голос Никса звучал угрожающе. – Я ведь могу и не удержать своих соотечественников.

Княгиня едва не заплакала. Но царь не заметил этого, весь в потоке своих мыслей.

– Суворов во время штурма Праги не стал удерживать своих солдат. А мой брат при вступлении русских войск в Польшу запретил всякую месть. За первое нам стыдно перед Богом. За второе – перед своими соплеменниками, которые остались без отмщения. Я не знаю, что из всего этого может получиться.

Император кивнул Бенкендорфу, предлагая ему проводить гостью до кареты. А когда тот вернулся, без церемоний сел с ним на скамейку.

– Вам придется что-то решать, – сказал Александр Христофорович. – Заберите цесаревича отсюда. Либо Польша, либо ваш августейший брат.

Но Николай не мог решить. И не потому, что привык к колебаниям, как покойный Ангел, а потому, что боялся. Оставит великого князя здесь, будет бунт в Варшаве. Заберет с собой – в России. Выходило, только на небе Константину и место. А туда цесаревич не собирался. Видно, пока все не испортит.

Глава 24. Погоня

Москва

Тем временем в Первопрестольной события разворачивались самым неожиданным и самым ужасным образом. Принцу Хозрев-Мирзе сообщили, что он должен жениться на одной из девиц, которых опозорил, и он согласился. Но вот сменить веру – тут возникли проблемы. Вернее, прозвучало твердое «нет». Как и ожидалось. Но в отчаяние такой ответ никого не привел: вода камень точит.

Прежде чем давить на басурманина, бабушка Бибикова решила убрать с дороги соперницу своей внучки и отправилась в дом Демидовых. Неугомонная старуха! С виду вот-вот рассыплется, а сама готова прошагать от Кремля до Пресни, ни разу не присев.

Демидовский дворец – один из самых красивых в Москве. А семейство – одно из самых уважаемых. Больница – не меньше Голицынской. Вклады в Воспитательный дом. Дочерей растили, как принцесс, и они сами считали себя таковыми. Но по московским меркам принцессами не были. Даже княжнами. Впрочем, здесь и без титулов жили такие шишки, что никакие «светлости» и «сиятельства» были им неровня.

Несметно богаты? Настолько, чтобы купить небольшое герцогство в Европе и навсегда забыть о Сибири, откуда проистекли их баснословные барыши? Живи они веком раньше, в Речи Посполитой, стали бы, как Радзивиллы в Литве, некоронованными королями бескрайних земель от Урала до Онеги. Но и в Москве им было недурно. Как, впрочем, и в Риме, где они финансировали раскопки на форуме, во Флоренции на вилле Серристори, где хранили художественную коллекцию, или даже у монахов Санта-Кроче, которые всеми силами подсовывали им княжество Сан-Донато.

Клавдия с детства говорила по-итальянски, выучив этот язык раньше русского, потому что ее отец больше времени проводил в Италии, чем на прадедушкиных рудниках. Ее родные могли просто купить ей Персию и положить на обеденный стол на семейном фарфоре вместе с десертной вилочкой.

Поэтому явление соперницы вызвало у девушки скорее удивление, чем ярость. Но вот предпочтение, которое той оказывал Хозрев-Мирза, по-настоящему шокировало. Ее не смутила бы смена веры, ибо, накатавшись по счастливой Авзонии, она поняла, что религиозные границы условны. Но смущал гарем. Ведь принц был готов забрать в страну соловьев и роз обеих красавиц и искренне не понимал, почему они не соглашаются.

Победить выскочку – падчерицу выскочки – стало для Демидовой досадной, но неизбежной задачей.

Вся фамилия жила кустом вокруг Нескучного сада, где и стоял дворец. Карета подвезла бабушку Бибикову к самым ступеням крыльца. Старуха страсть как боялась идти через сад с живыми фигурами. Прежний хозяин ставил на клумбы вместо итальянских скульптур мужиков, обмазанных мелом. Срам-то какой! Парк был открыт, в нем гуляли все, кто ни попадя. Но когда хотели сорвать хоть цветочек, фигуры грозили им пальцем или накидывались и тузили нарушителей порядка. Поделом!

Поэтому старуха побоялась взглянуть и на фонтан, и на портеры. Говорят, теперь такого ужаса нет, но вдруг? Ее никто не посмел остановить. Слишком важно себя держит. А посмели бы, Екатерина Александровна еще не разучилась держать палку, даром, что сейчас на нее опирается.

Бибикова буквально ворвалась в дом и двинулась по анфиладе комнат, распугивая свободно бродивших птиц. Над ее головой висели сотни клеток, откуда пернатые питомцы гадили гостям на головы. Да и наборный паркет из редких пород сибирской лиственницы был, мягко говоря, употреблен фазами и белыми павлинами-альбиносами по назначению.

Старуха мысленно простилась с платьем. Ничего – нижнее кружево можно отпороть. Девки сплетут на коклюшках новое, не хуже брабантского. Главное, чтобы скорее – ночи за две. Она не терпела промедления, хотя туалет после починки мог месяцами пылиться в гардеробной, надетый на чучело.

Развели живность! Индийский петух получил от нее по красной сопле на носу, потому что кинулся под ноги. Другой – похожий – только в радужных разводах, с клекотом негодования убежал в угол и спрятался под диван, откуда продолжал враждебно шипеть.

Ну? Где тут золотые комнаты, о которых говорит вся Москва? Екатерина Александровна попала в покои, выкрашенные очень причудливо. Желтые, осенние краски потолка с плафоном и цветочными гирляндами. Зелень летней поляны на стенах. Голубые, словно схваченные морозом, двери. Ее точно поймали в шкатулку, где прятались времена года. Друг с другом их примиряла только изобильная позолота.

Испуганная горничная встретила грозную барыню и залепетала:

– Как о вас доложить?

– Сама доложу! – благоволила рявкнуть та. – Где барышни твои хвост пушат? Танька с Клавкой где, я спрашиваю?

Девка испугалась пуще прежнего, закланялась и пропустила старуху Бибикову в дальние