Впрочем, не такие уж молодые. Татьяна восьмого года рождения, двадцать лет, явный перестарок. Да и собой невидная, чахлая какая-то. В ее сестре Клавдии та же худоба и отсутствие румянца перешли в желанную томность. В фарфоровую белизну, под которой нет-нет да и зажигался лихорадочный огонек на щеках. Не всякий угадывал, что это роковой признак. Хозрев-Мирза, например, не угадал. Ему 18-летняя девица с неестественно узкой талией показалась очень красивой.

Ничего завидного! С Катькой не сравнить. Вот где кровь с молоком. Проживет долго и даст крепких ребятишек.

Старуха сразу спикировала на Клавдию. Орлиным клекотом отогнала девку со щипцами, завивавшую волосы, и без обиняков потребовала:

– Отступись!

Клавдия побелела еще больше, сразу поняв, о чем речь.

– Не отступлюсь, – тихо, но твердо произнесла она. – Принц меня любит, а ваша внучка – разлучница.

– Держи карман! – высмеяла ее старуха. – Он свой выбор сделал.

– Тогда зачем вы здесь? – пожала плечами мадемуазель Демидова.

– Чтоб ты под ногами не мешалась! – Бибиковых не собьешь, за словом в карман не лезут.

Прибежала мать барышень Марья Петровна, стала заклинать гостью не губить. Все ж, родня, ведь сестра ее покойного мужа Никиты Васильевича Анна Васильевна за племянником старухи, за Бибиковым. Екатерина Александровна сама, сев в кресло, только кивала. А потом спросила:

– И вы нам дорогу заступаете? Голь купеческая?

Демидовы были уже и князьями, и владельцами несметных сокровищ, но сразу смирились.

– Не в Италии, не в Питере, а в Москве живете, – констатировала гостья. – Хотите, чтобы ваш птичник заполыхал? – Она имела в виду дворец. Уж больно ее разозлили павлины: так и гадят на пол, так и гадят. – С четырех концов займется, заснуть не успеете, – предупредила она. – И у остальной родни – тоже. Бредите себе, погорельцы, пешком до Сан-Донато, а то в Сибирь, где вам, парвенюшкам[100], самое место.

– Вы не посмеете, – выдохнула Татьяна Никитична, пытаясь защитить мать и сестру.

Бибикова хлопнула ладонью по столу.

– Сделаю. – Она поднялась. – Прикажу, холопы мои под суд пойдут, а от вашего пернатого царства головешки не оставят. Ты вообще молчи, перестарок. Тебе ли рот открывать? Не то беда, что я старуха родовитая, а то, что от тебя сухой ветки не произойдет. Тебя нету. А у меня пятьдесят восемь внуков, которых я только по именам помню, остальных без счета. Смекай между нами разницу. Своим умом прикинь, раз мать не научила. – Она поднялась, гордая собой. – Мне недосуг с вами. Пошла я. – Уже в дверях Екатерина Александровна обернулась и с угрозой бросила: – Мое слово – камень.

Клавдия вздохнула. Ее глаза наполнились слезами. Не то обидно, что отбирают Хозрев-Мирзу, – за него бы и так не отдали, – а то, что Катьке Бибиковой можно крутить вокруг персиянина хвостом, а ей, Демидовой, нельзя. Отчего так?

На душу девушки лег кусок льда.

– Мама, – тихо сказала она, – ты нас родила уже с кровью в легких. Нам все одно умирать в молодых годах. Что же мы вот так, молчком, до гробовой доски и просидим?

Мария Петровна с испугом и укором глянула на дочь.

– Я хочу, хоть то, что дано, прожить, ни на кого не оглядываясь.

На лице Татьяны была написана та же решимость.

– Никто нам не смеет указывать. Мы сделаем, как хотим.

* * *

Москва – Варшава

Чего именно хотели девицы Демидовы, пожалуй, не знали они сами. Но, раз решив не отступать, сестры были готовы на все, и для начала положили извести соперницу. А потому в тот же день вечером Клавдия приехала мириться с Екатериной Бибиковой. Она привезла с собой гору редких желтовато-белых горностаев с черными хвостиками – на шубу и какой-то чудный квас на сушеной морошке – только под Томском делают.

Катя приняла гостью, для вида простила ее дерзкие слова при прошлой встрече и даже расцеловалась на прощание. Но квас показался ей подозрительным, и она пошла за прислугой – велеть вылить всю плетенную из бересты баклагу. В это время в комнату забежала 11-летняя Мари, племянница-сиротка, вертевшаяся под дверью и ужас как хотевшая попробовать диковинный напиток, – такой пьют сибирские самоеды? Их так называют, потому что они собой закусывают?

К счастью, Катя вернулась вовремя. Один глоток, но и его хватило. У Мари поднялся жар, всю ночь ее то рвало, то несло. Доктор прописал столько угля, сколько сможет проглотить. В запальчивости квас вылили, и теперь нечем было доказать виновность Демидовых. Но осыпать их проклятиями можно было сколько угодно. На земле, куда горничные плеснули напиток, повяла трава, а собаки, бросившиеся лизать сладкое, показали те же симптомы, что и Мари.

– Я ее зарежу! – вопила Катя про Клавдию.

– Нам надо как можно скорее ехать, – решила Лизавета Андревна.

Жорж уже договорился о жандармском сопровождении семьи отца в Петербург. Кто бы посмел отказать? Родные начальника. Однако пуститься в путь, пока дочь больна, госпожа Бенкендорф не могла.

Если бы Александр Христофорович знал, что творится в его доме, он бы собственными руками зарезал не только всех Демидовых, но и бабушку Бибикову, а с ней принца Хозрев-Мирзу и его злополучное посольство. А Катьку выдрал. Ей-богу! Маленьких не трогал. Но сейчас взрослую девицу – через колено и ремнем по заднице.

Однако, к счастью, Бенкендорф пребывал в глубоком неведении и был так занят, что у него в голове просто не уместились бы частные дела. Арест всех заговорщиков накануне коронации не вызвал в Варшаве фурора, потому что о нем никто не знал. Даже государь. Зачем? Александр Христофорович делал свое дело, вернее III отделение шустрило, а он направлял.

Все обещания были исполнены. Яна внезапно, до торжества, увезла детей из города. Ее поступок был воспринят как демарш и лег пятном на весь род Потоцких. Пусть. Зато сыновья графини в безопасности.

Мог ли Бенкендорф ее винить? Мог и винил. Хотел ли новой близости? Нет. Уже и с Апраксиной-то не знал, что делать и куда его понесло? К счастью, дама понимала, что их связь не прочнее мыльного пузыря.

День коронации он пережил, как на иголках: всюду мерещились подвохи, когорты заговорщиков и тайные общества. Из Петербурга доставили императорскую корону.

– Я хочу показать, что для обоих народов есть только один венец, – изрек Никс.

Но Александр Христофорович боялся, как бы выставленную в тронном покое корону не украли, кому сказать – засмеют. Людей-то целые толпы, и все хотят поглазеть на два ряда жемчужин да пуд бриллиантов.

Расслабился только, когда церемония началась и в зал вступила императорская чета. На лице у государя застыла неподдельная строгость. Шарлотта улыбалась до судорог в скулах. Своей абсолютной классической красотой она затмевала других дам. Хорошо, что Яна уехала. Она бы не пережила такого торжества врагов! Высокого роста, сухощавая императрица не запрокидывала голову, а могла, напротив, склонять ее долу и все равно оставалась заметно выше присутствующих. Только муж превосходил ее.

За родителями шел невероятно серьезный наследник. Он еще не привык к большим выходам, и каждый шаг давался ему как бы через силу.

Потом великий князь с супругой. Досада у Константина: «Опять не я», и вечный испуг у Жансю: «Только бы он сдержался!»

Все это Александр Христофорович считывал с чужих физиономий, как купцы пьют чай из блюдца. Интересной показалась