стало стыдно, щеки запылали. Но он подавил в себе ни к чему не ведущее раскаяние. Выбор сделан, давно и не им. Что изменится, если кто-то незнакомый заявил: я твоя родная кровь, люби мое? Ты будешь любить то, что любил до встречи, и только тяготиться мыслями о ненужном откровении.

Архиепископ поднял корону и возложил ее на умощенную елеем голову Франца. Хор взорвался славословием. И Мориц с удивлением услышал имя тайного короля – Наполеон. Никакого Франциска! Меттерних понимал, что его двор будет недоволен. Болезненно поморщатся и пруссаки, но стерпят. Ведь в Польше только это имя способно всколыхнуть заснувший среди благополучия патриотизм и напомнить о жертвах на алтаре отечества. Газетчики ухватятся за новую игрушку, найдутся и ораторы, и перья. Только это имя звучит как угроза для России, как гром пушек на ее западных границах.

А потому да здравствует Наполеон Второй! Только тихо. Вполголоса. Пока.

* * *

Краков – Варшава

На следующий день после коронации Мориц спал долго и, как водится, видел после рассвета тревожные, дерганые сны. Потом оставался в кровати в полудреме, чего мать дома не позволяла, и не вылез бы из постели, если бы ему не доложили о госте.

Пришел какой-то профессор. На серебряном подносе подали твердую карточку из желтого картона. Зевоту как рукой сняло. Лелевель. Что он тут делает?

Граф Потоцкий немедленно потребовал одеваться. Не слишком тщательно побрызгал в лицо водой, о шее с ушами и говорить нечего.

Лелевель ждал в приемной. Он преувеличенно низко поклонился вошедшему юноше, будто именно тот был старшим, и молодой граф испытал сожаление оттого, что у него на пальце нет родового перстня, – не то протянул бы руку для поцелуя.

Профессор имел привычку запрокидывать голову, выставляя вперед тяжелый длинный подбородок, и скорбно сжимать почти безгубый рот.

– Чем могу служить? – осведомился молодой граф.

– Позвольте выразить свое восхищение, – профессор поклонился.

– Я не понимаю.

– Понимаете. – Гость понизил голос. – Вы выслушали пророчества Лукасинского и дали им ход в свете. Вы ездили в Гнезно и привезли оттуда разрешение от греха убийства. Теперь вы здесь.

Мориц почувствовал себя едва ли не главой заговорщиков.

– Остался последний шаг.

– О чем вы говорите?

– Вы сами знаете. Я пришел поблагодарить вас за то, что вы, представляя истинную аристократию, не оставляете своих товарищей более скромного происхождения, а готовы жертвовать собой вместе с ними.

У Морица засосало под ложечкой.

– Как жертвовать?

– И снова вы знаете, – поклонился профессор. – Что мы можем, люди слова и пера? Молодые офицеры, прапорщики, студенты кладут свои жизни на алтарь. Еще раз глубокий поклон вам, спасибо.

С этими словами Лелевель ушел, оставив Морица в состоянии паники. Юноше казалось, что сию секунду его подписали на что-то ужасное. Коготок увяз, всей птичке пропасть.

– Как ты мог впутать нас? – Дома Август ожидал худшего. Именно того, с чем брат и приехал.

– Посещал бы коронацию сам.

– Нет уж. – Август поднял обе руки, как бы отстраняясь. – Вы с матерью заварили это дело. Вы ездили в Вену. Вы завязали дружбу с сыном Наполеона. А я должен расхлебывать?

Мориц хлопал глазами.

– Тобой пользуются по молодости, доброте и слабохарактерности. Я этого не позволю. Мама! – закричал брат, призывая Анну. – Наш дурень согласился лично участвовать в покушении.

Последние слова были сказаны, когда графиня уже появилась в дверях.

– Проклятый Лелевель выудил у него согласие. Кому он служит? Австрийцам? Англичанам?

Госпожа Вонсович сжала кулаки.

– Во всяком случае, не нам. Что он тебе сказал? – Она обернулась к младшему сыну. – Чем пригрозил?

– Ничем, ей-богу! Я не давал согласия, – настаивал Мориц.

– Все равно, что дал, – бросила мать. – Он тебя покрутил, как девку у алтаря. Бедный мой мальчик! – Анна всплеснула руками. – Завтра эти люди явятся и начнут требовать инструкций. Для вида, конечно. У них есть кому руководить. Но на тебя все свалят. Нужно громкое имя…

– Но ты же их прогонишь! – Август был уверен в ней.

Графиня с крайним презрением пожевала губами. Вот, значит, как? Силой в «обреченную когорту»? У русских мятежников тоже были люди с именами: Трубецкой, Волконский, Бестужев, Муравьев… Первостатейные преступники. Но ими командовали маленькие, незаметные людишки, которые утекли, как вода сквозь пальцы. Она эту методу знает.

– Ты прогонишь? – повторил Август уже менее уверенно.

– Я сделаю лучше.

* * *

Ночью Александр Христофорович все еще сидел с бумагами, когда ему доложили о приезде гостьи. Не назвалась, одарила прислугу по-королевски и тихо, даже не шурша шелком, прошла в приемную.

Он тотчас узнал ее. Высокий стан, черные кружева. Но лицо у графини было, как у покойницы.

– Не чаял, сударыня, вас снова…

Чего Шурка не ожидал, так это того, что Яна рухнет к его ногам. И отчаянно, без звука, боясь ушей в стенах, разрыдается. Так горько, так безысходно, что он заподозрил едва ли не смерть Маврикия.

Она рассказала ему все, как когда-то давно, захлебываясь слезами, рассказывала об измене де Флао. Он слушал и ужасался.

– Значит, когда ты была здесь в прошлый раз, ты уже знала?

Яна кивнула, но выговорить смогла только:

– Спаси нашего сына.

Да он уже… и не один раз… Нет, им понадобилось втравить мальчишку так, что тот завяз по уши!

– Я не могу, – ему самому было трудно говорить. – Яна, я не могу.

– Я сделаю все, что ты пожелаешь.

Что, интересно, такое он мог пожелать? Уж не ее ли? Ведь не ее же баснословные богатства!

– Я перепишу на тебя все мои имения под Оршей и Полоцком, – шептала она. По запрокинутой голове и закатившимся глазам Бенкендорф понимал, что гостья не в себе. – Под Витебском…

Шурка схватил Яну за плечи и изо всех сил тряхнул.

– Ты говоришь о нашем сыне…

Та немного очувствовалась и даже позволила усадить себя на диван.

– Другие матери берегут своих детей, – бросил он с бесполезным упреком. Сам сел рядом и схватился руками за голову. Мысли метались, как белки. И ни одной дельной. Что толку повторять: «Мадам, вы получили по заслугам»?

– Послушай, – наконец сказал Александр Христофорович. – Есть один способ. Я должен арестовать злоумышленников до акции. Тогда они не успеют совершить преступление и будут рассматриваться как заговорщики, а не как мятежники. Большая, знаешь ли, разница. К тому же сразу отопрутся: де, разговоры были, но никто из нас ни сном, ни духом не собирался участвовать… Твоих дураков я, конечно, исключу. Обоих.

Анна поколебалась. Она понимала, что должна назвать имена.

– Ну? – подтолкнул ее шеф жандармов. – И ты сразу же, слышишь, сразу же увезешь детей подальше. Не в Яблонну, а на край королевства.

Госпожа Вонсович взяла себя в руки и обреченным голосом начала диктовать фамилии, которые узнала во время визита в Лазанки. Что ей было до чужих сыновей, когда ее собственного мальчика хитрец Лелевель подставил под удар? Когда Анна закончила, Бенкендорф положил перо, подул на лист, отпер верхний ящик стола, достал другой список и начал сравнивать.

– Не все, – констатировал он. – Нашего нет. Совпадение неполное.

Яна с удивлением наблюдала за ним. Значит, у него были свои доказательства? И он уже готовил арест? Только не знал о Морице?

– Ты в курсе, что есть перечень, где фигурирует Август?

Графиня вспыхнула.

– Он не давал согласия!

– Удивлю тебя, –