Здесь уже ничего нельзя было сделать. Харви отвернулся, закрыл дверь и двинулся по подъездной аллее, которая, плавно поворачивая к югу, вела к главному дому – он смутно белел у подножия холма, поросшего сумрачными деревьями. Это было благородное жилище, сложенное из камней кремового цвета, невысокое и все-таки величавое, однако отмеченное печальным запустением: портик обвалился, балкон просел, прогнившие ставни покосились, стены были усеяны пятнами влаги и лишайника. Две огромные урны, когда-то стоявшие по сторонам от двери, упали набок.

Харви поднялся по истертым ступенькам, в трещинах которых поселилась ярко-алая, как кровь, плесень, и позвонил. Медленно потянулись минуты. Он снова позвонил, звук разлетелся эхом. Наконец дверь приоткрылась. Служанка, женщина не первой молодости в заляпанном ситцевом платье, сквозь узкую щель таращилась на посетителя, как на призрака, пока он не сказал:

– Я хотел бы видеть вашу хозяйку.

На ее лице, обрамленном туго стянутыми иссиня-черными волосами под красно-желтой косынкой, появилось уклончивое и испуганное выражение.

– Уже поздно, сеньор, – ответила она. – День на исходе.

– Он еще не закончился.

– Бог свидетель, сеньор, солнце ушло за Пик. Будет лучше, если вы придете завтра.

Харви покачал головой:

– Я должен ее увидеть.

– Но, сеньор, маркиза стара и плохо себя чувствует. Она не принимает.

Он сделал два шага вперед, вынудив женщину отступить.

– Передайте, что к ней пришли.

Она постояла, изучая его лицо и нерешительно шевеля руками под фартуком, потом, пробормотав что-то, повернулась и медленно двинулась вверх по лестнице.

Харви огляделся. Высокие стены величественного холла взмывали к расписанному арабесками потолку, и каждый звук здесь отдавался эхом, как в нефе старинной церкви. На единственном окне, глубоко утопленном в стену, была нарисована потускневшая эмблема лебедя, и оттого слабый свет, проникавший сквозь это окно, казался особенно унылым. На оштукатуренных стенах в определенном порядке были развешены кривые сабли. Они висели здесь многие годы, пронзая молчащую пустоту, грозные и гротескные. Под ятаганами стояли рыцарские доспехи, напоминая съежившуюся фигуру воина с парализованной рукой, изувеченным коленом, и все же по-прежнему устрашающую: копье поднято, забрало приоткрыто с мрачной свирепостью. Фигура будто наступала на Харви. Все это помещение странно подействовало на него, он почти боялся пошевелиться. И ощущал пустоту внутри, слабость. «Я просто устал, – сказал он себе, словно оправдываясь. – Слишком долго шел».

Внезапно на деревянной лестнице раздались шаги. Харви вскинул голову. С галереи спускалась маленькая старушка. Она шагала медленно, вцепившись древней рукой в массивные отполированные перила и подволакивая заплетающиеся ноги. Но, несмотря на медлительность, она держалась очень прямо, с благородным достоинством. С головы до ног она была облачена в черное, включая ленту в прическе помпадур. Покрой ее платья вышел из моды целую эпоху назад: шлейф, пышные рукава, высокий гофрированный воротничок. Когда она приблизилась, Харви отчетливо увидел признаки глубокой дряхлости. Желтая пергаментная кожа, покрытая лабиринтом морщин, напрягшиеся жилы на шее, похожей на куриную лапу. Маленький хрящеватый нос с горбинкой, увядший бутончик рта. Мешки под темными глазами, словно затянутыми пленкой. С запястий свисали десятки браслетов, а пальцы были усыпаны созвездием старинных перстней. Харви немедленно поприветствовал ее и назвался.

– Я доктор, приехал из Англии, – заявил он. – Моя фамилия Лейт. Я знаю, что в вашем поместье и соседней деревне лихорадка. Очень тяжелая лихорадка. Я пришел, чтобы оказать помощь, если вы ее примете.

Словно одетая в черное статуэтка, она застыла со всей отрешенностью преклонного возраста, глядя, казалось, сквозь визитера непроницаемыми и все-таки живыми глазами.

– Никто не приходит сюда, – произнесла она наконец с неожиданно певучей интонацией. – Никто не навещает больше маркизу де Луэго. Она очень стара. Целыми днями она сидит в своей комнате, спускаясь только тогда, когда ее позовут. А что еще тут делать, скажите на милость, сеньор? Просящие Божьей милости обретают великую благодать, не правда ли? Так говорил дон Бальтазар. Он тоже мертв. Но не Исабель де Луэго. Поэтому она сидит в своей комнате и ждет, когда кто-нибудь позовет ее. Разумеется, было очень любезно с вашей стороны нанести ей визит.

«Вот чудачка, – подумал Харви, – ведь она говорит о себе». Но в этой ее странности был пафос, поразивший его в самое сердце.

– Едва ли это проявление любезности, – откликнулся он. – Я был в Санта-Крусе. Слышал о болезни, распространившейся здесь и в Эрмосе. Все очень просто – мне больше нечем заняться. Поэтому я пришел сюда.

– Это акт милосердия, сеньор, и он еще значительнее от того, что вы это отрицаете. О вашей лошади позаботились? О чем бишь вы говорили? Позабыла. Pobre de mi[50]. Столь многое позабыто. И столь многие ушли навсегда. Но вы должны поужинать со мной. От стариков можно услышать добрый совет. Конечно, вы должны поужинать.

– В этом нет необходимости, – поспешно отказался Харви. – Лучше сначала позвольте мне осмотреть больных.

– Они в деревне. Там так много больных… И теперь много мертвых. Здесь, в усадьбе, все или умерли, или сбежали. Все, кроме Мануэлы и меня. Пабло – он был последним. Пабло, привратник. Он умер в полдень. После увидите. – Она коротко, еле уловимо усмехнулась и, повернувшись к служанке, которая стояла позади, угрюмо внимая хозяйке, провозгласила: – Мануэла, сеньор отужинает сегодня с маркизой де Луэго.

Лицо Мануэлы стало еще более мрачным, она недоверчиво махнула рукой:

– Но, маркиза, он уже на столе, ваш ужин.

В ее голосе слышался протест, однако он повис в воздухе. Маркиза с детской радостью повторила, обращаясь к Харви:

– Вот видите, все уже на столе. Разумеется, вас ожидали. А маркиза? Она уже надела свой самый элегантный туалет. Разве это не прекрасная возможность? Извольте, сеньор.

Она повела гостя через холл в длинную комнату, где на стенах, обшитых панелями из темного каменного дуба, висели поблекшие картины в потускневших золоченых рамах. Пол был голым, на потолке красовался нарисованный огромный лебедь, а одну стену закрывал массивный черный aparador[51]. На стоявшем посреди комнаты длинном обеденном столе орехового дерева была расставлена простая еда: фрукты, холодный цыпленок, сыр и молоко.

Недовольная Мануэла выставила вторую тарелку, пододвинула Харви второй стул с кожаной спинкой и, тайком бросив взгляд на гостя, удалилась.

Маркиза, слегка жеманясь, села, рассеянно налила молоко в стакан и поставила его перед собой. Потом взяла с блюда инжир и начала нарезать его на зелено-алые ломтики.

– Вы должны поесть, – сказала она, поднимая голову изящно, как птичка. – Достаточно постится тот, кто ест разумно. Сыр неплох. В него добавлен кардон – дикий артишок. Растение с маленькими синими цветками. Да, такие синие цветочки…