Харви взял немного сыра и ломоть желтоватого хлеба грубого помола, стряхнул с себя ощущение нереальности происходящего. Ему хотелось больше узнать про эпидемию.

– Когда началось это несчастье? – спросил он.

– Несчастье, сеньор? Что такое жизнь, как не череда несчастий? Из огня да в полымя. Это поговорка. Был такой человек, Хосе, он вернулся к своей семье. Моряк, приплывший на корабле. Потом он умер, и другие за ним вслед. Это как старинная болезнь modorra[52], которая пришла в Лагуну, когда королем был Фердинанд. И сейчас в горных пещерах можно найти кучки костей. Туда забредали гуанчи[53], чтобы спрятаться и умереть. Давным-давно.

Гость почти с благоговением заметил:

– Ваша семья живет здесь очень долго.

Она смотрела на него невидящим взглядом, размышляя о прошлом.

– Ах, сеньор, вы не понимаете. Что значит – очень долго? Не месяцы, не годы. Puñeta[54], нет, сеньор. Гораздо дольше. – Она задумчиво умолкла и, подняв руку, показала сквозь узкое окно на сумеречное патио, где росло совершенно фантастическое дерево – его гладкие, округлые ветви хаотично извивались, словно некий зверь, корчащийся в агонии. – Вы видите это дерево, сеньор? Это драконово дерево. Оно еще довольно молодое, ему всего четыре сотни лет. Нет-нет, я не шучу! Прошло четыре сотни лет, с тех пор как дон Кортес Алонсо де Луэго, конкистадор и первопроходец, появился в этом доме. Отсюда он во главе своих ратников из Кастилии ушел на войну. С гуанчами. В Ла-Матансу[55]. К Башне Убежища. И был ранен во время побоища. С тех пор де Луэго всегда жили здесь, сеньор. Всегда-всегда. – Она вздохнула, уронила на колени маленькую ладонь. – Но все изменилось. Мой брат, да упокоит Господь его душу, потерял… потерял все много лет назад из-за падения рынка кошенили. Здесь все было засажено кактусами, на которых жила кошениль. Но потом изобрели другое красящее вещество, вы понимаете, quimico[56]. И кошениль стала не нужна. Мой брат, увы, разорился. Он умер десять лет назад. С тех пор – одни лишь неудачи, а неудачи приходят ярдами, но уходят дюймами. Растения вянут, потому что не хватает воды. Некому вести дела, кроме дона Бальтазара. И он теперь мертв. Dios mio[57], это так печалит Исабель де Луэго… Она очень стара. Но все еще любит жизнь. Чем дольше жизнь, тем сильнее любовь к жизни. Это галисийская пословица. А здешнее солнце греет старые косточки. Прошу вас, выпейте еще молока, сеньор, оно сладкое как мед.

Харви послушно налил себе немного теплого козьего молока, которое вспенилось в высоком фигурном стакане. Он увидел все воочию: она пережила эпоху, когда авторитет династии пребывал на пике, разорение брата в результате изобретения анилиновых красителей и осталась здесь, слабая и одинокая старуха, возможно жертва ленивых крестьян и нечестных управляющих, в довершение всего пострадавшая от катастрофической эпидемии, жалкий последыш благородного семейства.

– Ах, сеньор! – внезапно воскликнула маркиза. – Видели бы вы истинный Каса-де-лос-Сиснес, не разрушенный, как сейчас. Фонтан, бьющий в патио, множество счастливых, довольных здешними порядками работников, которые поют и поют в садах. – Доведенная собственными речами до странного воодушевления, она тихо встала и выпрямилась, сосредоточенно глядя через высокое окно на затененное патио. В комнате было уже темно, и крохотная усохшая фигура маркизы напоминала призрак. – Никогда вы не слышали такого пения! – провозгласила она пронзительно, ее губы слегка искривились, на морщинистых щеках проступили красные пятна. – Никогда-никогда. Это пение в роще рожковых деревьев… Я часто слышу его, когда на землю опускается тьма. – Ее лицо дрогнуло, озаренное славой прошлого, и, к чрезвычайному смущению Харви, она пропела срывающимся, дребезжащим голосом:

Al acabarse el trabajo,

Y a la puesta del sol,

Nos juntamos en la alameda:

Brillan las luciernagas como estrellas,

La luna en el cielo está[58].

Наступила необычайная тишина. Маркиза не сделала ни единого движения, чтобы сесть на свой стул, осталась стоять и, глядя куда-то в бесконечную пустоту, принялась отстраненно есть свой инжир и пить молоко. Пролетали мгновения, потом хозяйка внезапно склонила голову и перехватила встревоженный взгляд Харви. Ее транс медленно рассеялся, и, вернувшись к реальности, она слабо рассмеялась. Зажгла две свечи, стоявшие на столе, и села так же тихо, как поднялась. Сжала на коленях руки, испещренные темными пятнышками, и сделала вдох, наполнивший воздухом ее впалую грудь.

Харви опустил глаза к тарелке, смущенно кроша хлеб.

– Мне жаль, – глухо произнес он. – Жаль, что вас постигло такое огромное несчастье. – Он помолчал. – А теперь простите меня, но я должен идти.

– Да, – откликнулась она наконец. – Вы должны идти. – Потом снова пристально всмотрелась в него. – Вы англичанин, и вы пришли на закате. Dios mio, как это странно. Прошло много лет, с тех пор как нога англичанина ступала в Лос-Сиснес. И разумеется, это были не вы. – Загадочная улыбка заиграла на ее лице. – В самом деле, как это могли быть вы? Ибо это слишком давняя история, сеньор, она произошла в те времена, когда ваш англичанин Нельсон навел пушки на Санта-Крус. Он потерпел поражение, как вы знаете. Ох-ох-ох, испанский гарнизон был храбр. А потом, когда битва закончилась, с наступлением ночи сюда явился англичанин. Нет-нет, то были не вы! – Улыбка сменилась журчанием смеха, детского и вместе с тем таинственного. – Все это описано в книге. Я читала ее много раз в библиотеке. Когда-нибудь я ее вам покажу. Она такая грустная и странная. Он пришел со своей любимой в поисках убежища. Она была сестрой английского капитана. Здесь он ее оставил, сюда и вернулся. Но, pobre de mi, жизнь так жестока! Когда он вернулся, любимой здесь уже не было. Ушла, ушла… – Наблюдая за гостем, она понизила голос до слабого шепота, звучавшего почти как причитания.

Опять наступила тишина. Пламя свечей над столом мягко мерцало, отбрасывая на панели стен мечущиеся тени. И мысли Харви тоже метались. У него перехватило горло от совершенно незнакомого ощущения – ему показалось, что в этом чуждом доме, населенном призраками прошлого, его сковали чьи-то чары.

«Дом с лебедями». Он как будто ринулся в путаницу навязчивого кошмара, но в следующий миг с трепетом отступился. Мысли, странные, зловещие, метались туда-сюда, как испуганные рыбки в пруду. Он был враждебен этим мыслям, но они все равно беспричинно терзали его. Собственная индивидуальность, казалось, ускользала прочь, сливаясь с легкими тенями, разбегавшимися по стенам.

Он вздрогнул, усилием воли