мёртвые. Меня учил играть великий мастер...

— Твой суховей? Значит, он нашёл тебя всё же?

— Да, конечно. Он всегда меня находит, потому что… Да не важно, в принципе, почему. Я принадлежу ему, если можно так сказать.

— Едва ли можно. То, что вас связало — что угодно, но не принадлежность.

— Тебе видней. Не важно! Я веду к тому, чот я смог бы призвать и тебя, если бы вспомнил. Я кого только не призывал! Мог бы и тебя…

— Нет.

— Нет?

— Нет. Это часть правил: мы можем заводить друзей среди живых, но они не помнят нас, пока живы. Так должно быть.

— Это нечестно!

— Смотря что считать честностью. Но у любой судьбы есть своя цена. Тебе ли не знать?

-

Я выдохнула и подняла глаза на сидящую передо мной женщину.

Теперь я помнила: она — хозяйка дома на границе. Я помнила: у неё нет имени, потому что ей подобным не положены имена. Я помнила: давным-давно она помогла мне в обмен на услугу, и мы стали теми, кого вполне можно назвать друзьями…

— Всё же это кажется ужасно несправедливым.

Она насмешливо покачала головой.

— Ты до сих пор веришь в справедливость?

— В той или иной её форме, — сказала я со смешком. — Можешь считать это моей собственной глупой блажью.

Она улыбнулась — не губами, но глазами.

— Это на тебя похоже, — сказала она, — но учти всё же, что дружба не измеряется ни количеством встреч, ни даже памятью. Просто, когда очередная партия сыграна, нас с тобой есть, с кем помолчать, с кем поговорить и с кем выпить чаю. Лично мне никогда не нужно было большее.

Я покачала головой.

— Я… хотела бы остаться у тебя подольше. Но мне нужно спешить прямо сейчас.

— Снова твой суховей? — спросила она понимающе.

Правда в том, что я не знала ответа.

Правда в том, что я уже знала ответ.

— Мне надо вспомнить, — сказала я ей тихо. — Кое-что случилось, и… Это важно.

— Я так и поняла, что кое-что случилось, — вздохнула она. — ты ни при каких обстоятельствах не согласилась бы быть ангелом, не будь на то более чем уважительной причины.

Вот как…

Я одним глотком допила чай.

— Мне нужно вспомнить. Я… надеюсь, что не забуду тебя на этот раз. Я постараюсь вернуться. Но сейчас… прошу, помоги мне вспомнить.

Она покачала головой.

— Ты ведь уже почти помнишь, и достаточно просто пожелать… Впрочем, можешь не отвечать. Я догадываюсь, что ты всё ещё боишься того, что узнаешь. А на той ступеньке, где ты находишься сейчас, страх был и остаётся худшей помехой для магии.

Я не осмелилась спорить, потому что это, как ни крути, была правда.

— Пожалуйста, — только и сказала я.

Она кивнула коротко и встала. Я последовала за ней.

Она открыла заднюю дверь, впуская в комнату запах воды и хвои.

— Один шаг, — сказала она. — Я верю в тебя. И — удачи.

А после она подтолкнула меня в спину, не слишком сильно, но так, что я перецепилась через высокий порог…

А когда подняла голову, то обнаружила, что вокруг больше нет ни леса, ни мостков, ни скелетов-фонарей.

Зато есть кладбище.

И искусно сделанная статуя ангела, при виде которой в груди заболело с такой силой, что стало страшно.

*

Я застыла.

Память билась за тонкой границей разума.

Теперь она была даже не морем, а штормом, сметающей с ног лавиной, стеной воды, безумия и огня, грозящей поглотить с головой.

Не хватало только одного шага.

Я смотрела на мраморное лицо ангела, на голубя, сидящего у статуи на плече. Тот же самый, который спас меня в отражениях? Кажется, да…

Я прикрыла глаза.

Один шаг. Одно прикосновение.

Но же мне… страшно.

Всё это время я думала, что знаю, кто я такая. Всё это время я верила, что понимаю свои цели, и себя саму.

Вот она я, ангел, воплощение света! Я знаю, кто друг, а кто враг. Я знаю, что правильно, а что ложно. Я знаю…

Ох, пророк, как же ты был прав. Я ничего не знаю, кроме того, какой дурой была.

А правда вот она, застыла напротив кровавыми слезами на мраморных щеках, звенит в воздухе, рвётся ко мне в тишине кладбища. Я вернулась туда, откуда начала, и мне страшно, потому что больше бежать некуда. Больше не получится прятаться за незнанием, непониманием и чужим мнением. Больше не получится верить, что я была права. Больше не получится обвинять кого угодно, кроме себя самой. Больше…

А ведь я всё ещё могу передумать. Могу, правда.

И как же отчаянно мне этого хочется!

Люди не должны помнить свои прошлые жизни. И я, я ещё во многом человек, так? Я…

Я сжала руки в кулаки.

Нет.

Нет, нельзя пройти всю эту дорогу и испугаться теперь. Нельзя повернуть назад.

Я боюсь знать, но страх — всего лишь одна из человеческих слабостей. И, если отбросить его…

Я хочу знать.

Сцепив зубы, не позволяя своей руке дрожать, я решительно прикоснулась к мраморной щеке…

И волна, которая всё это время дрожала над головой, всей своей массой обрушилась вниз.

*

Этого было много.

Так много, что я рухнула на колени.

Вес воспоминаний обрушился на мои плечи, пригибая к земле, лишая возможности двигаться и нормально мыслить. Даже ангельский разум, не ограниченный человеческими слабостями, просто не справлялся с этим.

Воспоминаний было очень много. Воплощений было очень много. Возможно, чересчур много для одной меня.

Я помнила страсти и смерти, боль и кровь, разные лица и разные формы… Но кое-что оставалось.

Кое-кто оставался.

Кое-кто, кого я призвала впервые в храме в Александрии.

Кое-кто, кто был моим другом в той жизни и не оставил в последующих.

Пески Сахары, берега Нила, крыши Праги, стены Константинополя, ярмарки Новгорода, сень Шварцвальда, улицы Херсонеса… Столько дорог, столько воплощений, столько вариаций одной и той же жизни, и одно неизменно.

Один неизменен.

Тот, кто был моим другом и любовником, врагом и сообщником — порой порознь, порой одновременно. Тот, кто вёл со мной долгие беседы под сенью Александрийской библиотеки, тот, кто птицей нёсся над бескрайней степью вслед за моим конём, тот,