Со своим другом Филином увиделись только на вторые сутки: некому было встретить нас на блокпосте, который отсекал праздношатающуюся публику, военных «туристов» и прочих от передовой. Конечно, мы не относили себя ни к одной из этих категорий, жаждущих адреналина, но рыжий боец на блокпосте, упрямый и несговорчивый, весьма доходчиво объяснил, что мы глубоко заблуждаемся. И что мы лишние не только здесь, но и вообще на этой грешной земле. И вообще все волонтёры-гуманитарщики, по его разумению, не больше и не меньше как маркитанты, мешающиеся нашему доблестному и заботливому министерству обороны обеспечить воинов всем необходимым. Мешаем, путаемся под ногами и вносим смуту. Однако не просто философ попался — идейный противник шатающихся бездельников, к которым относятся все, кто не с автоматом и не в штате минобороны. Редкий экземпляр.

Даже с местным «мирняком» у них разговор получается не очень жёстким — те понятливые и в бутылку не лезут, а вот гуманитарщикам по дорогам без соответствующего сопровождения действительно лучше не «шариться»: запросто можно остаться и без груза, и без машины, а то и отправиться в чистилище. Особенно если на пути оказались чевэкашники: отъявленные беспредельщики. В прифронтовой зоне надо забыть о правовом поле: здесь царь и Бог — человек с автоматом. За ним сила, а значит, право. Не ограниченное ни парламентом, ни буквой закона, ни даже здравым смыслом и человечностью.

Перегоняли весь год машины для подразделений. Теперь табу: только через минобороны, иначе это уже подрыв авторитета сродни диверсии. Машину могут запросто отобрать на блокпосте и расстрелять, а экипаж отправить пешочком обратно (в лучшем случае). Так что сейчас на нештатных машинах военные рассекать не рискуют даже по крайней надобности: раненых доставить или БК. Всё едино: не положено.

Филин не матерится — ну что вы, как можно, воспитание не позволяет. Он просто так разговаривает, а иначе не выплеснуть накопившееся. Он со своими бойцами — немногим больше полусотни — отправил в глубокий нокдаун целый батальон укров. Те второй день в унынии и больше не лезут. Проблемы те же, что и прежде, добавились только по колёсам. Резину списывают по пробегу и износу, не беря в учёт осколки и пули. Рвут они, родимую, до дисков, а замены нет. Вышли на заводы-поставщики, да только они ничем не помогут: заказ на полгода вперёд.

Филин давно списан по ранениям и контузиям, но добровольно пришёл на фронт. У него за плечами Чечня и еще кое-что. Окончил Академию Генштаба. Наших «полководцев» знает не понаслышке. И уровень их тоже знает. Не сетует, не стонет, стиснул зубы и воюет. У него потерь с апреля всего пара «двухсотых» да несколько «трёхсотых» — умеет беречь людей и воевать с блеском. За его голову укры даже награду назначили. Бойцы боготворят его, и есть за что. Независим, не кланяется, не лизоблюдничает.

Накануне его ребята взяли небольшой опорник, разметали «воинов света» и вернулись обратно. Над «разобранным» ПТУРами блиндажом установили щит, написав: «Мыкола, ты не обиделся?» Обиделись, два десятка мин положили, но щит так и не сбили.

Ничего не просит, но не возражает против «лешего», «кикимор», сетей. Хорошо бы антидрон, хотя бы один, но ничего, и из пулемёта «квадрики» сажает. Он и его бойцы — цвет армии. Слово «отступать» не знает вовсе. Конечно, бригада — не его уровень, перерос еще лет двадцать назад. Но…

8

Душу рвёт Пригожин, что не хватает снарядов. Вторят ему армейцы на фронте. Много чего не хватает, да только изменится ли? Уже не раз и не два писали, что банкротят оборонные заводы. Что сворачивают порой производство так необходимого армии. Что так и не наладили изготовление сетей и броников, БПЛА и антидронов. Почему? В Курске целый цех электроаппаратного завода пустили на металлолом. Даже дорогущую гильотину разрезали. Фрезы выбрасывают. Не надо уничтожать — продайте, частники купят и те же пластины для броников сделают. Да много еще чего полезного и нужного наши умельцы сотворят. Господи, ну когда же на Руси хозяин появится?! Не Россией живут эти господа. Им что портянки воровать, что заводы — всё едино.

9

Фёдор воюет под Кременной. Нормальный мужик, не курит, а когда стопочку наливали, и вовсе не помнит. Сейчас миномётчик: мину кладёт в тарелочку. До четырнадцатого крутил баранку, пока фирма не закрылась, работал на шахте, потом на шабашке монету заколачивал после её закрытия. Пока достаток был — вроде жили душа в душу, а как остался без работы, жена запилила: мало зарабатываешь, потому и пошёл по контракту лямку тянуть. Заработок был хоть и небольшой, зато стабильный. Дома бывал редко, даром что служил рядышком. Испытание семья не выдержала: развёлся. Для служивых это не редкость. В канун Нового года уволился и подался в Якутию на заработки — в Луганской народной деньги малые, а там, на северах, рубль длинный. Только поработал всего нечего и по осени мобилизовали. Так и оказался опять в Луганске, но только теперь как военнослужащий российской армии. Смех, да и только: хотел в России осесть, а судьба вон как крутанула, опять выбросила на берег луганский.

Фёдор улыбается: вот закончится война, и буду города восстанавливать. Мужиков мало осталось, а у него всё-таки специальность: и каменщиком может, и плотником — шабашка всему научила.

Командир им не нахвалится: надежнейший мужик, все бы так воевали, как он. Месяц назад вторую медаль получил — «За отвагу». Дрогнули мужики, подались было назад, да Фёдор свой миномёт за скатом высотки установил и давай гвоздить укров. Расчёт минами шпарит, а он на макушке залёг и корректирует. Когда мины закончились, заменил раненого пулемётчика.

Фёдор отмахивается: да ничего особенного и не сделал. Надо же было ребят выручать, а он, почитай, самый опытный. Ему бы буссоль, настоящую, артиллерийскую, он бы тогда мины клал в копеечку. Хитрит Федя, прознал, что мы такую штуковину в дивизион привезли, вот и обхаживает. Обещать не стали, но на заметочку взяли: а вдруг повезёт?

10

Сидели с Французом, пили чай из трав, говорили. В тростнике надрывались лягушки, заглушая своим ором близкие разрывы. А вот голосов птиц не слышно: подались от греха подальше туда, где тишина живёт.

Глаз у него закрыт — будто прищурился перед выстрелом. Лоб перечеркнут глубоким шрамом. На руке следы ожога и шрамы. Его давно должны были комиссовать, а он сбежал из госпиталя в свой батальон. Это уже диагноз.

Все его ранения сентябрьские, когда укры проломили нашу оборону и двинулись на Изюм. Вообще о