для хорошего дела. Там английский офицер гоняется за индийским бандитом, а потом они дружат. Перечитай.

Забегая вперёд и обдумывая, как повернутся события, когда Шарлеманя не станет, Одинцов сделал ставку на сотрудничество Чэнь с Кашиным и на взаимодействие их обоих с его компаньонами. Он рассчитывал, что учёные поведут корабль правильным курсом, и расчёт оказался верным.

– Миссис Чэнь, вы говорили об улитке на вершине, которой страшно увидеть то, что видит Шарлемань, – напомнил Одинцов. – Причём говорили, не зная об уничтоженных мигрантах. Вам хватило Бутсмы и Моретти. Кто начал убивать даже вроде бы с благими намерениями, тот уже не остановится… А вы, – он повернулся к Кашину, – постоянно спорили с Шарлеманем на принципиальные темы. Это дорогого стоит, особенно когда люди за столько лет не смогли притереться, тем более в вопросах политики…

– Политика меня не интересует, – сердито пробурчал Кашин. – Кому что. Кому политикой заниматься, кому физикой, кому кулаками махать.

В ночных раздумьях Одинцов решил, что это и есть червяк, глодавший Кашина изнутри. Учёный догадывался о последствиях затеи Шарлеманя, но запрещал себе о них думать и тщательно ограничивал круг своих компетенций.

– От вас я узнал про цунь, – снова обратился Одинцов к китаянке. – Это же вы рассказывали, что активные точки у каждого индивидуальны. Чуть в сторону – и уже другой эффект. Вы показывали, как цунь определяется по фалангам пальцев…

Тут слушатели вспомнили необычно длинные пальцы Шарлеманя, которые, оказывается, могли натолкнуть на мысль об изменении точек воздействия. К тому же Кашин часто повторял, что пучок протонов может спасти, а может убить.

– Вы называли микровзрыв крохотной Хиросимой. Но с Хиросимой шутки плохи…

– А если бы ничего не получилось и Шарлемань уцелел? – некстати спросила Клара.

– Может, кто-то придумал бы что-нибудь получше. Когда впереди вечность, на это есть время… Я сделал, что мог. А Шарлемань сам себе накаркал… Конрад Карлович, как там у него было в эпиграфах?

Мунин мигом вспомнил первую страницу бестселлера Шарлеманя:

– «Можно идти наперекор человеческим законам, но нельзя противиться законам природы» и «Ненавижу смерть. В наше время человек может пережить всё, кроме неё». Смотрите-ка, ведь и правда…

Трюк с тазером подсказал Шарлемань, рассуждая о трюке Негоро с топором. А Ева надоумила Одинцова, обнаружив ошибку в расчётах Жюля Верна.

– Ну, знаешь… – фыркнула Ева. – Я совсем не это имела в виду! И вообще непонятно, почему Шарлемань с тобой откровенничал.

Одинцов тоже не мог этого понять и в очередном приватном разговоре с Шарлеманем спросил в лоб: «Почему вы так откровенны?» «Ищете подвох? – усмехнулся Шарлемань. – Его нет. Я хочу сделать вас своим единомышленником, а для единства мыслей вынужден ими делиться, только и всего».

Позже он объяснил подробнее: «Со мной перестали спорить. Даже Кашин и Чэнь, а тем более все остальные принимают мои слова за истину в последней инстанции. Будь я поглупее и помоложе, меня это радовало бы. Но я умнее и старше. Мне нужны постоянные сомнения, которые я могу развеять. Мне требуются каверзные вопросы и нестандартный подход ко всему, что я говорю. От ваших компаньонов пока толку мало, им не до меня. Вся надежда на вас… Ну, что вы молчите?»

Одинцов помялся. Есть древняя китайская мудрость: когда не знаешь, что сказать, процитируй древнюю китайскую мудрость. Можно было вспомнить Лао-цзы: «Знающий не говорит, говорящий не знает», но не стоило понапрасну дразнить Шарлеманя. И Одинцов признался: «Я с вами чувствую себя школьником. Вопросы задавать могу, но для сомнений знаю пока слишком мало». «С каждым днём вы будете знать всё больше, – пообещал Шарлемань. – Я об этом позабочусь. И как ученик вы меня вполне устраиваете. Не зря говорят: если учёный не может объяснить восьмилетнему ребёнку, чем занимается, – он шарлатан…»

Когда Одинцов рассказал об этом, Чэнь подтвердила:

– Шарлемань много лет преподавал. Конечно, не восьмилетним детям, но… Учёному необходимо учить других. Когда ищешь доходчивую формулировку, приходят новые идеи. А когда студенты задают, на первый взгляд, глупые вопросы, можно взглянуть на привычный материал их глазами: это развивает творческое мышление… Шарлемань вас использовал, и я его хорошо понимаю.

– Ну да, использовал, – согласился Одинцов. – Вроде боксёрской груши, чтобы форму не терять. Со мной можно было говорить о чём угодно. Я всё равно не жилец. Попользовался, размялся, потом убил. Как и любого, кто слишком много знает.

Он бросил красноречивый взгляд на компаньонов. Мунин поёжился.

– Если вы были уверены, что нас убьют, могли бы и рассказать.

– Не мог. А если бы рассказал – вы не стали бы меня слушать.

Одинцов не ошибся и в том, что Шарлемань собирался пойти дальше, чем Негоро. Изменить направление движения человечества – маловато для Большого Босса. Он хотел изменить сам способ движения.

– У него почти получилось, – заметил Одинцов. – Единственный прокол вышел с вирусом, который начал убивать элиту.

Тут вмешался Кашин:

– Шарлемань всё прекрасно знал. Всё, кроме конкретного вируса, потому что их слишком много и они недостаточно изучены. В том же, что вирус-убийца обязательно появится, он не сомневался ни секунды. Поэтому придумал для нас временную защиту. Для себя, для меня, ещё для некоторых. Сыграл на опережение. А я подкрепил это синхротроном… Вирус убивал старую элиту и расчищал путь для новой.

– То есть вы тоже всё знали, – констатировала Чэнь.

– Всё или, по меньшей мере, многое, – прокурорским тоном добавил Мунин.

– И вы по-прежнему будете утверждать, что политика вас не интересует? – ехидно спросила Ева.

– Не интересует, – подтвердил Кашин. – Терпеть её не могу. Я работаю на завтрашний день. Даже на послезавтрашний. А политика мне только мешает. Люди от животных тем и отличаются, что формируют совместные представления о будущем – и вместе его строят. Политика нужна как раз для того, чтобы объединять созидательные усилия. Но вы же видите, что творится в мире. Основой политики стала ненависть, а на ненависти ничего хорошего не построишь.

Клара сосредоточенно морщила девичий лоб. Студентка исторического факультета изучала радикальные перемены в разных странах. Дело редко обходилось малой кровью. При мысли о цене перемен одновременно во всём мире у Клары по спине проползал нехороший холодок.

– Добровольно власть никто не отдаёт, – сказала она. – Ваш босс, конечно, собирался избежать войн и революций. Но как?

Кашин кивнул на Одинцова.

– Спрашивайте у него. Со мной Шарлемань этого не обсуждал.

– Со мной тоже, – признался Одинцов. – Думаю, ему это было безразлично. Вы асфальтовый каток себе представляете?.. А теперь вообразите, что каток покатился под горку. Без тормозов. Управлять им невозможно, разве что чуть вправо – чуть влево. Он раздавит всех, кто попадётся на пути. И это Шарлеманю тоже было безразлично…

– Но почему? – недоумевали слушатели.