class="p1">– Потому что его не интересовал процесс, его интересовал результат. Он мог ждать неограниченное время. Его не волновал путь, который проложит каток. Его не волновали жертвы. Любые. Важно было только то, куда каток прикатится. И он хорошо знал – куда. Репетировал ещё со времён «красных кхмеров»…

Одинцов подразумевал мир, созданный на острове. Такой же замкнутый, как собственный фанерон Шарлеманя. На эту герметичную капсулу практически не влияло происходящее вокруг. Войны, революции, экономические катастрофы – какая разница? Остров был обеспечен всем необходимым для процветания. Местное население кормило и обслуживало клинику, а от клиники в ближайшей перспективе зависела жизнь остального человечества, сколько бы людей ни выжило за пределами острова.

– В конце концов, отсюда можно начинать новую цивилизацию, если каток по дороге уничтожит старую, – рассуждал Одинцов. – Но рано или поздно каток остановится. Любое общество само себя так или иначе отрегулирует. Появится новая точка сборки. Государства не нужны, когда есть одно сверхгосударство. Местные элиты не нужны, когда есть одна сверхэлита. Миром вечно правит бессмертный верховный крокодил – и с ним ещё сколько-то крокодилов, которые заменили львов и лис. Мораль отменяется, все прочие человеческие выдумки отменяются, остаются только законы природы и гений Большого Босса.

Компания умолкла, представляя себе картину, которую нарисовал Одинцов.

– М-да… Инфернально, – произнёс Мунин после паузы.

– Идеально, – возразила Ева. – В математическом смысле.

– Нулевая энтропия через плановый хаос? – усомнился Кашин.

Чэнь ответила словами Юнга:

– Во всяком хаосе есть космос, во всяком беспорядке – тайный порядок.

– Расскажите об этом миллиону мёртвых тутси, – предложил Одинцов.

Кашину слово напомнило комедию с Дастином Хоффманом.

– Тутси – в смысле, из фильма?

– Из Центральной Африки, – вздохнула Клара. Родители возили её подростком в Руанду и рассказывали о тамошнем геноциде.

С остальной компанией Одинцов коротко поделился тем, как за сто дней хаоса были зарублены, заколоты копьями и забиты дубинами больше миллиона несчастных из племени тутси. Эту историю 1994 года Одинцов освежил в памяти благодаря Леклерку, когда разыскивал остров с лабораторией, где прятали Алессандру Моретти.

– Хотя насчёт порядка в беспорядке вы правы, – оговорился он. – Потому что беспорядок можно организовать.

Население в Руанде было в основном сельским и большей частью неграмотным. Люди не читали газет. Телевидение тоже не пользовалось популярностью из-за слабого развития и дороговизны телевизоров. Зато на всю страну вещало государственное «Радио Тысячи Холмов». Через него пропагандисты обратились к хуту с призывом «давить тараканов» – убивать соседей-тутси. Головорезам советовали действовать толпой и безнаказанно делить имущество убитых.

В названии «Радио Тысячи Холмов» обыгран рельеф Руанды. Складки местности мешали распространению радиосигнала. Где-то пропаганду слышали лучше, где-то хуже, где-то не слышали вообще. Когда делом о геноциде занялся международный трибунал, физики рассчитали уровень сигнала в каждом населённом пункте, а следователи сопоставили эти данные с картой массовых убийств. И оказалось, что в зоне уверенного приёма – в полтора-два раза больше убитых, чем там, где радио работало плохо. Государственная пропаганда толкала слушателей в ряды головорезов. Играть на первобытных инстинктах несложно: призывы были не следствием массовых убийств и не способом их подогреть, а причиной этих убийств.

– Где утром звучит пропаганда, там вечером хлещет кровь, а не наоборот, – подвёл итог Одинцов. – У нас военным читают спецкурс, я в этом кое-что смыслю.

– Подонки… – процедил впечатлительный Мунин. – Из пропагандистов посадили хоть кого-нибудь?

– Посадили, – вместо Одинцова ответила Клара. – По-моему, казнили даже. Но людей-то уже не вернёшь.

– Тогда понятно, зачем государство уничтожает массмедиа, которые не может контролировать, – сказала Ева. Как и все, она слышала о штрафах и блокировке информационных гигантов вроде Google или Meta, но не задумывалась о причинах. А Мунин добавил:

– Вспомните картель «Блэк Рок» и «Вэнгард». Им принадлежит не только «Большая Фарма»…

У финансового монстра среди активов на триллионы долларов числится, например, медиакорпорация New York Times. Бенефициары картеля – крупнейшие акционеры четырёх из шести компаний, которые формируют медиарынок Соединённых Штатов и транслируют своё влияние на остальной мир: Comcast, Disney, News Corporation и Warner. Наконец, тайная монополия владеет акциями ведущих цифровых компаний – Alphabet, Amazon, Apple, Facebook и Microsoft.

Ни любое государство в одиночку, ни даже все государства вместе не справятся с такой колоссальной мощью. А картель способен одновременно через все подконтрольные каналы вбросить в публичное пространство информацию о появлении вакцины от старости, вызвать хаос – и воспользоваться его результатами. Миллиарды людей, которым пообещают вечную жизнь, ради неё сметут любые границы, правительства, полицию, армию… Всё, что угодно.

– Обещать – не дать, а дураку радость, – откликнулся на это Кашин.

– Видимо, Шарлемань хотел подождать пандемии, – предположила Чэнь. – Вирус, от которого нет спасения, вызывает первую волну хаоса. А следующая волна поднимается после того, как людям объявят о существовании вакцины. Их можно направлять, как «Радио Тысячи Холмов» направляло головорезов хуту, только уже в мировом масштабе.

Одинцов согласился:

– Похоже на правду. Насколько я помню, информацию надо сообщить семидесяти процентам аудитории, чтобы вызвать массовый психоз. А дальше всё покатится, как тот же каток под горку.

Клара крутила головой, ловя каждое слово.

– Но ведь Шарлемань сам не мог использовать «Нью-Йорк Таймс», «Ньюс», «Амазон» и так далее, – сказала она. – Для этого нужны владельцы картеля, а он их, по сути, сознательно уничтожал…

– Владельцы нужны, чтобы запустить механизм. Даже если их нет, механизм никуда не делся и готов к использованию, – возразила Ева. – Его смогут запустить новые владельцы, а Шарлемань собирался ими управлять.

Всё встало на свои места. Финансовые монстры считали, что руками гениального учёного прокладывают себе путь в новый мир, а на деле сами выстелили Большому Боссу ковровую дорожку – и превратились в отработанный материал вместе с прочими жертвами.

– Я только вот чего не понимаю, – сказал Одинцов. – Шарлемань рвался к власти над миром. Нормальное дело. Но при этом он твердил, что портреты главы государства не должны быть больше почтовой марки. Как-то не сочетается одно с другим.

Чэнь улыбнулась уголками губ.

– Никакого противоречия нет. Лао-цзы говорил: «Наилучший правитель тот, о котором народ знает лишь то, что он существует. Несколько хуже тот правитель, который требует его любить и возвышать. Ещё хуже те правители, которых народ боится, и хуже всех те правители, которых народ презирает»… Шарлемань хотел истребить плохих правителей, стать лучшим и править незаметно. Портреты ему были вообще ни к чему.

Китаянка развеяла последние сомнения Одинцова. В поисках ответа на вопрос «что делать?» он решил, что нельзя позволить событиям идти своим чередом и оставить всё как есть. Чэнь и Кашин могли помочь в борьбе с Шарлеманем, но, пока тот был жив, ждать от них поддержки не стоило. Ева, Мунин и тем более