мне папа в детстве сказал, что корица — это молотые сушеные тараканчики. И я ему поверил!

Во флаере раздались смешки, а Честер, приоткрыв глаза, с видом оскорбленного достоинства добавил:

— Вот вы хихикаете, а я с тех пор булочки с корицей даже видеть не могу! Травма детства. А вы про разведку… нет уж, мухи и котлеты должны существовать раздельно. Все, я спать.

* * *

Облако спонтанно расформировалось через день, как только сменилась температура и направление ветра, и воздух стал более холодным и влажным. Мой отдел вместе с военными, полицией и астродесантом, вызванным на подмогу кем-то из делегации, больше суток выгребал из колонии стайных химерок, те были вялые и кусаться не спешили. Делегация отбыла, вопрос о расформировании оперативников не то что не поднимался, неприметный человек из разведки обещал разобраться, кому вообще могла такая мысль в голову прийти. Наконец, я принял решение включить купол и вернуть колонистов.

Саранча подчистую объела треть всего растущего в колонии с южной стороны, но, как я и думал, в целом дома, техника и колония не пострадали. Отделались котом, который от испуга убежал, и за которым погналась колонистка. Если бы не мелькнувший в отдалении ее силуэт, смутно видимый в облаке химерок в паре шагов от купола, я бы никогда ее не нашел, но ей невероятно повезло, что мы прилетели вовремя. У меня до сих пор сердце не на месте было, так я тогда распереживался. Уверившись, что колонисты возвращаются, я вызвал к себе Александра, чтобы поблагодарить.

— Спасибо вам большое, Александр. Без вас мы сами бы не справились, — с огромной признательностью сказал я координатору.

После обмена крепким рукопожатием Александр с пылом и свойственной ему горячностью заявил:

— Не за что. На тебе и на Тайвине вся колония держится, Честер. Для тебя я просто Лекс, звони в любое время и по любому поводу. И не вздумай никуда уходить! Понедельник начинается в субботу!

Я смущенно улыбнулся и ответил:

— Это вы мне зря льстите, я же и поверить могу. Да-да, а август на этот раз начинается в июле, я понял.

Глава 15

В госпиталь от офиса на северный конец колонии лететь было недалеко, на предельной скорости так и вовсе пару десятков секунд. Но в колонии действовало разумное ограничение, нарушать которое значило подвергнуть опасности других водителей, и я, стиснув зубы, позволил себе только небольшое лихачество, километров на сто пятьдесят в час побыстрее. Все равно мне казалось, что эти две минуты протекают преступно медленно. А еще взлет и посадка, тоже трата времени.

Время, неумолимая сволочь, в отличие от бессердечной, но усмиренной человеком гравитации, работало против меня, отсчитывая секунды, пока в голове роились невысказанные вопросы и разрозненные мысли. Я и раньше сталкивался с предательством, ленью, подлостью, безответственными поступками — в конце концов, когда живешь на свете почти двадцать семь лет, начинаешь наивно полагать, что почти все повидал и перечувствовал.

Но последние события заставляли меня ощущать неприятную беспомощность, отсутствие стержня, на который я мог бы внутри себя опереться. Больше всего мне хотелось не решать проблему с влюбленной Макс, а чтобы меня пожалели, сказали, что все хорошо, подержали за руку. Да просто словами поддержали. Желательно чтобы это сделала она, и вот на этом месте в хорошо отлаженном до сего момента механизме моего мировосприятия что-то буксовало, проворачивалось и почти с ощутимым хрустом ломалось.

Звякнул смарт, я ответил Вику:

— Макс?

— Макс. — На оперативника было больно смотреть, он как будто чувствовал вину за ее внезапное предательство, за то, что мы с ученым попали в аварию, за то, что стал вестником разрушающих основы нашего маленького мира фактов. Я кивнул ему и отключился, некогда было давать указания, что и кому делать, не маленький, сам разберется.

Я все не мог сложить два и два. Откуда Макс получала эти злосчастные записки, кто их подкидывал ей, и ладно она их Тайвину подбрасывала, с этим пунктом как раз все понятно. Чем-то пригрозили, вероятно, мной и моей целостностью, скорее всего, и денег дали, чтоб смягчить пилюлю. Да и вряд ли она ощущала угрызения совести по поводу бумажек с текстами. Может, она их даже сортировала по степени вредоносности и подкидывала не все, кто знает.

Но почему ей пришло в голову испортить флаеры накануне длительного вылета? Она знать о том, что Тай сорвется с места и полетит на экватор, не могла. Хотя, учитывая содержание последней записки, могла предположить. А вот мне-то зачем? Но если она подумала и предположила, то, скорее всего, рассчитывала потом героически спасти. Получается, знала о засаде и о том, что Тайвина собираются похитить, а меня — пристрелить или бросить в кремнийорганических джунглях на попечение суккуб с химерами выживать? А если нет, то рано или поздно ребята полетели бы нас искать, и все равно правда бы наружу выплыла, на что она рассчитывала вообще?

И главное, грамотно-то как, из всех первопроходцев техническими специалистами по флаерам у нас были только она да еще Берц. Самые надежные, как мне казалось, мои правая и левая рука. Вот только правая бессовестно сломалась. Если Макс так просто взяла и предала нас, что же за буря у нее в душе должна была происходить? Я вспомнил, с каким выражением лица она ходила последний месяц, и мысленно выдал себе затрещину. Ведь думал же разобраться с причинами ее субдепрессивного состояния. Думал? Думал, дубина. Почему не разобрался?

Я фыркнул, сажая флаер на посадочную площадку на крыше госпиталя. Так я себе