и интеллектуальная дружба с Полем де Маном. Едва вернувшись в Париж, измученный бременем нерешенных проблем, он пишет о том, что его охватывает ностальгия:

Я мечтаю о поездках в Нью-Хейвен, Мун Бридж и Беттани, о всех тех днях (счастливых, о да!), которые проходили в них, как о каком-то далеком мифологическом прошлом, которое я не смог сохранить. И – каждый год немного сильнее – я воспринимаю эти моменты в Йеле как знаки вашей дружбы, редкостной и ценнейшей, которая вопреки или, наоборот, благодаря сдержанности резонирует во мне ясно, глубоко, тем отчетливее, чем больше во мне что-то исчезает, чем больше странным и опасным образом сжимается пространство дружбы, тогда как другое пространство (не знаю, как его назвать, пространство тусовки) расширяется, множит свои сети, свои машины и ловушки…

Те, кто удивляется (как вы иногда) моей активности, тому пылу, с которым я пишу и что-то делаю, не видят (но вы же видите), на фоне какого разочарованного, усталого безверия (я даже не осмеливаюсь больше называть его скептицизмом или нигилизмом) все это происходит[731].

Вероятно, издательские заботы тяготят его больше других. Впервые в его распоряжении оказывается книжная серия, специально сделанная для него и его друзей. Но главные решения все равно принимают хозяева издательства, что часто его раздражает. Чтобы в Aubier-Flammarion дали дорогу важным для него проектам, Деррида вынужден порой писать к ним длинные предисловия. Так происходит с «Опытом об иероглифах» Уорбертона и в особенности «Криптономией Человека-волка» Николя Абрахама и Марии Терек. Fors[732], объемная работа, которую Деррида пишет летом 1976 года, оказалась во многих отношениях взрывоопасной.

Деррида продолжает сближаться с психоанализом после своей первой работы на эту тему – «Фрейд и сцена письма», в основном именно благодаря дружбе с Николя Абрахамом и Марией Терек. В первый раз Деррида встретил Абрахама в 1959 году на конференции «Генезис и структура» в Серези-ля-Саль. Абрахам, родившийся в Венгрии в 1919 году, вначале был философом. Став в 1958 году психоаналитиком, он пытается соединить феноменологию Гуссерля и фрейдовскую мысль в той области, куда не рискуют заходить ни «феноменологи, ни психоаналитики»[733]. Вместе с Марией Терек он также выступает главным пропагандистом творчества Шандора Ференци во Франции[734].

Дружеские связи двух пар имеют не только теоретические последствия. В конце 1960-х годов именно Николя Абрахам и Мария Терек убедили Маргерит Деррида пройти дидактический анализ и порекомендовали ей аналитика Джойс Макдугалл, испытавшей влияние Винникота и Мелани Кляйн[735]. Вступление Маргерит в Психоаналитическое общество пройдет не совсем гладко: в 1974 году оно «отложено», к величайшему изумлению Рене Дяткина, одного из ее супервайзеров. Во время заседания один из аналитиков, проверявших дидактический анализ, заметил: «Вы должны отдавать себе отчет, что, принимая мадам Деррида, вы распахиваете двери перед ее мужем Жаком Деррида». Вступив в Психоаналитическое общество в следующем году, Маргерит Деррида открывает кабинет на улице Фейантин, но она постарается держаться подальше от институциональных распрей, раздирающих психоаналитическую среду[736].

Для Деррида написание Fors, длинного предисловия к «Криптономии Человека-волка», – »опасное по самым разным причинам упражнение», омраченное смертью Николя Абрахама за год до этого[737]. Однако книга его совершенно захватила, и он хочет сделать все, что в его силах, для того, чтобы познакомить публику с работой двух этих маргиналов психоанализа. Опираясь на «Воспоминания Человека-волка», одного из самых знаменитых пациентов Фрейда, Абрахам и Терек предлагают в «Криптономии» новое прочтение этого случая, сотни раз комментировавшегося, в том числе Лаканом и Делезом с Гваттари. Взглянув по-другому на высказывания и рассказы о снах человека, которого на самом деле звали Сергеем Панкеевым, они выделили в них игру четырех языков, встречавшихся в его личной истории: русского, немецкого, английского и французского. Абрахам и Терек также вводят ряд новых понятий, таких как «оболочка Я» и «крипта», своего рода «ложное бессознательное, наполненное фантомами, то есть окаменевшими словами, живыми мертвецами и чужеродными телами»[738].

Вышедшая в 1976 году «Криптономия Человека-волка» быстро становится популярной, особенно среди лаканианцев, что самого Лакана злит. На своем семинаре и января 1977 года он подвергает книгу жесткой критике, одним махом сведя несколько счетов. Первый касается философии в целом, а также в частности:

У меня тут одна штука, которая, должен сказать, меня напугала. Это серия, издающаяся под названием «Философия в действии». Философия в действии, в действиях означающих, именно в этой связи я пытаюсь вставить мою шпильку, то есть хочу сказать, что не думаю, что занимаюсь философией, ею всегда занимаются больше, чем кажется, нет другой такой скользкой области, как эта: вы тоже ею занимаетесь во время ваших сеансов, и радоваться здесь, конечно, нечему[739].

Затем Лакан объясняет, что именно его «немного напугало», говоря о «Криптономии Человека-волка», написанной «неким Николя Абрахамом и некой Марией Терек», так, как будто это искаженный отголосок его собственных слов о Человеке-волке. Но вскоре он переходит к тому, что считает главным, – к предисловию Деррида. Он впервые говорит о нем после публикации «Носителя истины» в Poétique. И делает это без обиняков.

Есть вещь, которая, должен сказать, удивляет меня еще больше распространения, а я знаю, что оно идет, того, что называют моим учением, моими идеями… еще больше меня удивляет не то, что «Криптономия Человека-волка» не только в моде, но и размножается, но то, что некто, по моим сведениям, не проходивший анализа – честно говоря, я полагаю, что он сейчас проходит анализ, но это только гипотеза, – некто по имени Жак Деррида написал предисловие к этой «Криптономии». Он написал очень страстное предисловие, полное энтузиазма, в котором, как мне кажется, я улавливаю трепет, связанный – не знаю, с кем из двух аналитиков он имеет дело, – наверняка известно только то, что он их объединяет в пару; и я нахожу, должен признаться, несмотря на то, что я тоже ступал на этот путь, я нахожу, что эта книга и предисловие дурного тона. В жанре бреда, я говорю вам это просто так, я не могу сказать, что надеюсь, что вы сами посмотрите. Я бы предпочел, чтобы вы этого не делали, но прекрасно знаю, что в конце концов вы побежите в Aubier-Flammarion только за тем, чтобы увидеть то, что я называю крайним случаем[740].

И Лакан заключает, что «напуган» тем, за что он чувствует себя «в той или иной мере ответственным, а именно за то, что открыл шлюзы для чего-то, чему вполне