– Женщины, которые добились значительных успехов за пределами семьи, – сказал Тристан, – несмотря на то что были отягощены мужьями, правилами этикета и зачастую детьми. У Мэри Сомервилль их было, кажется, шестеро. И я уверен, таких женщин намного больше, просто я о них не знаю в силу собственной ограниченности.

Люси встретилась с ним взглядом, и ее бросило в жар. А ведь Тристан слушал. Слушал во время их перепалки в Уиклифф-холле, на пике своих эмоций. И он задумался о ее опасениях, вместо того чтобы резко осудить – стандартная, если не единственная реакция мужчины, когда женщина оспаривает свое предназначение исключительно как жены и матери.

Теперь Люси не сомневалась, что любит его.

– Я знаю об этих женщинах, – хрипло проговорила она.

– Конечно. Только странно, что ты предпочла о них не упоминать.

Люси выдохнула и скомкала лист в кулаке.

– А если я не такая, как они?

Тристан сдвинул брови:

– Никто не смеет сказать, что ты уступаешь им в целеустремленности.

Если посмотреть со стороны, то вполне возможно. Ее пальцы, сжимавшие листок, задрожали.

– Я не признаю полумер.

– Никогда не сомневался. – Он заметил дрожь в руках и успокаивающе сжал ее ладонь. – Что с тобой?

Люси стоило определенных усилий выдержать его взгляд.

– А если я люблю тебя слишком сильно? Что тогда?

– Любишь меня… слишком сильно?

– Да. Допустим, у нас родится ребенок и я буду любить его слишком сильно? И в результате мне придется прекратить борьбу, бросить Дело? – Теперь у нее задрожали и губы. – Ты однажды видел, что случилось: я начала пренебрегать своими обязанностями – стала невнимательной, пропускала встречи… И даже, по правде говоря, в тот момент почти не раскаивалась. Что, если я перестану бороться, потому что невольно перестану думать о Деле?

Его лицо смягчилось – в нем зарождалось понимание.

– Ясно. Ты боишься не только ограничений и потери доверия.

Люси беспомощно дернула плечом:

– Всегда быть на переднем краю – это так изнуряет.

– Мне ли не знать.

– Мне не нужны поводы не бороться ежедневно. Но вдруг я стану слабой, если мне будет кого любить?

– Милая. – Тристан поднес ее руку к своим губам и поцеловал прямо туда, где трепетал пульс. – А может быть, ты просто попала в водоворот чего-то незнакомого и возбуждающего, когда увлеклась мной?

– Может быть, – пробормотала она.

– А потому не стесняйся слабости и уязвимости. Это, как правило, не одно и то же.

– Не одно и то же? – В ее голосе послышались слезы.

Тристан улыбнулся – бесконечно нежно:

– Нет. На передовой я был уязвим, но не слаб.

– Допустим. И все же разница есть.

– Тогда представь, что тебе не нужно выбирать, – осторожно предложил он. – Что, если любовь заставит тебя бороться сильнее? Вот посмотришь ты на своих дочерей и с новыми силами бросишься продолжать кампанию за свободу женщин! А твои сыновья могут отчаянно бороться в парламенте, пока женщинам это недоступно.

Какую картину он нарисовал! Подумать только – за плечами стоят огненно-рыжие дочери и рослые сыновья! Люси не позволяла себе даже воображать подобные сценарии, однако теперь подумала: почему бы и нет?

– Умеешь ты говорить красиво.

– А как же! – Тристан смахнул робкую слезинку из уголка ее глаза. – Не забывай, я полжизни упорно нарушал правила приличия. И мы всегда можем создать свои собственные правила.

– Как ты это представляешь? Притом что я буду твоей собственностью?

– Какое счастье, что я не намерен вновь просить твоей руки!

Люси опешила и даже не смогла придумать ответ.

Тристан ухмыльнулся:

– Однако я собираюсь опуститься перед тобой на одно колено и попросить жить со мной во грехе до тех пор, пока не будут приняты поправки к Закону о собственности.

И он медленно опустился перед изумленной Люси на одно колено.

– Скажу откровенно. – Тристан был как никогда серьезен. – Мне ненавистна сама мысль предлагать женщине, которую я люблю, меньшее, чем свое имя. Но, учитывая твои возражения, я с этим смирюсь. Однако официальная помолвка – сколько бы она ни продлилась – погасит любой скандал, который может разразиться, и в то же время позволит тебе сохранить и деньги, и независимость.

У Люси кружилась голова, сердце стучало бешено. Хотелось броситься ему на шею.

– А как же титул? Тебе нужен наследник. Что, если поправки так и не будут приняты?

– Наследник у меня есть. Кузен Уинтерборн. После моей смерти – добро пожаловать на царствование. Все, что я хочу, Люси, – это прожить жизнь с тобой.

Люси опустилась на пол рядом с Тристаном. Юбка накрыла его колено.

– Почему? – прошептала Люси.

– Что «почему»? – непонимающе переспросил он.

Она закрыла глаза.

– Почему ты любишь меня?

Он так легко сказал «женщине, которую люблю»…

– Почему люблю? – удивленно нахмурился Тристан. – Просто люблю, и все.

Возможно, я всегда любил тебя, Люси. Я хотел тебя половину моей чертовой жизни…

Какая-то часть ее, новорожденная и едва раскрывавшаяся, поняла. У Люси было легкое подозрение, что причина ее сомнений кроется в недостатке доверия. И все же…

– Должны быть какие-то причины…

Потому что была еще и более обширная, окаменевшая ее часть, где отпечатались все причины, по которым Люси считала, что ее нельзя любить. Однозначно сформулированные, конкретные и многочисленные причины: слишком требовательна, слишком прямолинейна, слишком резка, слишком нетерпелива. Слишком много, слишком мало, слишком неестественно. Порознь все эти недостатки можно скорректировать, ими можно управлять. А вот всепроникающая магия романтической любви, способная проскальзывать сквозь пальцы подобно легкой дымке, необъяснима и неподконтрольна. Тристан просто любит ее. И Люси ни за что не хотела его терять.

– Ну ладно, слушай, – сжалился Тристан. – Например, я положительно на тебя влияю. Ты больше смеешься и меньше работаешь, когда я рядом.

Она открыла глаза:

– Эти вещи делают счастливой меня.

Он пожал плечами:

– А знаешь, меня тоже. Огромное удовольствие – доставлять радость женщине, зная, что она не зависит от моего внимания. Ты впустила меня в свою жизнь потому, что хотела меня, а не потому, что во мне нуждалась. Очень лестно.

Вообще-то она в нем нуждалась. Теперь Люси знала, что любить – значит нуждаться в ком-то, даже если он не предлагает ничего, кроме себя. Однако вместо того она заявила: