Затем Карл направляется к зенитному орудию, установленному на раме грузовика. Я иду за ним. Будучи сам артиллеристом, только полевых орудий, он предлагает развернуть орудие в положение для стрельбы по русским. Хотя бы для начала! Реакция этих «стариков», которым под сорок, не заставила себя ждать. В любом случае им до чертиков все надоело и нас готовы разорвать на куски! Совершенно очевидно, что пререкаться с ними бессмысленно. Приходится, против своего желания, оставить мысль о последнем доблестном бое, о том, чтобы сделать что-то ради того, чтобы потом не сожалеть, что не смогли сделать этого. Расстроенные, действительно расстроенные, мы покидаем площадь. За нами следует молодой немец, который окликает нас. На нем парашютный комбинезон. Парень крепкого телосложения, лет двадцати-двадцати двух. Все вместе мы направляемся к небольшому лесочку юго-восточнее деревни. Почему туда, а не куда-то еще? Сам не знаю, и мои товарищи тоже.

Вдруг на опушке леса замечаем санитарную машину, прямо среди чистого поля и менее чем в 100 метрах от нас. Из-за кустарника мы не заметили ее раньше. Подходим к машине и видим, что она брошена, двойные задние двери открыты и на земле валяется груда вещей.

Среди них находим много чего полезного. Несколько пар горных ботинок, новые носки и полуботинки. Еще я обнаруживаю черный спортивный костюм с белой кожаной нашивкой, украшенной черными рунами СС, который я натягиваю поверх рубашки, а сверху снова надеваю китель. Неизвестно, что сулит нам завтра, поэтому запасаемся впрок! До отказа набиваем свои сухарные мешки всем, что попадается под руку. Найденными нами хлебом, джемом и банками мясных консервов. Затем все трое углубляемся в лес, следуя по тропинке, а не по уходящей на юг дороге. Немного погодя, на вырубке, возле узкоколейки, натыкаемся на домик путевого обходчика и решаем переночевать здесь. Дом занят, и в нем уже обосновались с полдесятка солдат.

Хозяин, пожилой человек, служит путевым обходчиком. Ветеран Первой мировой войны, потерявший в ней ногу. Мы устраиваемся среди остальных солдат и, сидя на полу и дожидаясь ночи, немного перекусываем. Пока мы здесь находимся, хозяин беседует с нами о войне, не только о нынешней, но и о той, прошлой. В это время по радио передают communiqué – официальное сообщение.

В нем сообщается о смерти Гитлера, о сдаче Берлина и, если я не запамятовал, приводится очень достойное обращение адмирала Дёница, преемника Гитлера. По морщинистому лицу нашего хозяина текут слезы; сообщение ошеломило нас не меньше, чем его! Хозяин выключил радио и сидит рядом с нами. Он с трудом подавляет сотрясающие его рыдания. Все молчат, словно онемели. Повисла тяжелая тишина. Парашютист, который шел с нами, встает и выходит. Я следую за ним до порога дома, но он просит не ходить за ним. Два-три шага, и он исчезает в ночи. Я возвращаюсь и занимаю свое место среди остальных, растянувшись прямо на полу одной из двух комнат. Рядом Карл, но никому не хочется поговорить. Все пытаются заснуть, дабы немного отдохнуть или просто побыть наедине с собой. О чем могут думать эти люди, изнуренные усталостью и бесчисленными боями? Единственным утешением за все страдания, несомненно, будет сдерживание потоков Красной армии, до последнего вздоха, до самой смерти. Воспользуются ли этим западные противники и сделают ли наконец правильные выводы?

Ночью меня будят. Это только что вернувшийся парашютист. Одна электрическая лампочка не потушена. Он показывает мне английскую каску и китель цвета хаки! У парашютиста странный взгляд, но он не желает говорить о том, что не смог вынести ни слез пожилого ветерана Первой мировой, ни его страданий, ни того, что услышал по радио, поэтому должен был что-то сделать. Но мы об этом ничего не знаем.

На следующее утро он обнимает старого ветерана. Такое проявление чувств глубоко трогает старика. Мы уходим. Вскоре, крепко пожав наши руки, парашютист покидает нас. Мы были знакомы не более чем в течение дневного перехода. И все равно мы с Карлом никогда его не забудем. Мы моментально подружились, словно всегда знали друг друга. Что верно и по сей день, как если бы многие годы оставались старыми друзьями, хоть и ни разу больше не встретились! Возможно, еще и потому, что несколько часов его отсутствия той ночью так и остаются загадкой. Я не могу объяснить это, кроме как его личным последним ударом. Чтобы избавиться от всей этой лжи, от слез старика. Но кто знает наверняка?

После всех этих лет усилий, боли и крови разве можно подвести баланс, ибо это не просто колонки цифр, статистика погибших, раненых и покалеченных! Невозможно перевести в цифры страдания отдельных людей – день за днем, час за часом. Я думаю о множестве раненых, кому не смогли оказать помощь и кто умер в одиночестве. О всех страданиях и несчастьях, часто переживаемых в одиночку, что должно быть помножено на миллионы. Были те, кого ранило два, три и более раз, из чего следует, что каждый раз они возвращались на фронт. Необходимо добавить страдания каждого отдельного человека, чтобы понять размеры жертв, принесенных как молодыми, так и пожилыми людьми в последние месяцы войны, поскольку мобилизованы тогда были все. И это верно для обеих сторон, потому что и для тех, и для других так же верно, что в войнах сражаются совсем не те, кто эти войны развязывает. Хотя я не имею в виду себя, потому что те из нас, кто стали добровольцами и кто сознательно взял на себя ответственность за собственные деяния – и не ради удовольствия повоевать, поскольку это вызывает отвращение у меня, как и у всех остальных, – а потому, что чувствовали, что в сложившейся ситуации мы не могли отсидеться в относительно безопасной обстановке, без того, чтобы не набраться смелости и не пойти защищать ценности, которые считали своими и которыми дорожили, где бы ни пришлось сражаться за них.

Но, как бы там ни было, должен сказать, что для немецких солдат и тех, кто сражался рядом с ними, война была, несомненно, самой долгой и самой тяжелой. Русский солдат и солдаты «союзников» обрели утешение, заняв место победителей. Я не собираюсь жаловаться, поскольку мне это несвойственно и, к тому же, недостойно, но в любом случае привести свои соображения имею полное право.

Сейчас мы шагаем по дороге, ведущей из Кривица в Любек и проходящей через Шверин и Гадебуш. Сможем ли мы добраться до Фленсбурга? Такая перспектива становится все более шаткой после нашей вчерашней встречи с английскими и русскими механизированными колоннами в досягаемости если не винтовочного, то пушечного выстрела. Будет крайне удивительно, если мы туда все же доберемся! Мы пехотинцы и, более того, вымотанные пехотинцы, которые отступают. Вымотанные, однако не деморализованные! Так что упорство, доставшееся дорогой ценой за все годы этой безжалостной войны, спасет подавляющее большинство из нас, по крайней мере тех, кто останется жив.

Теперь мы больше не видим убегающих впереди армий гражданских, только солдат, поодиночке или небольшими группами. Так вышло, что по пути мы вдруг узнаем Пьера Моро, которого чуть не обогнали. Мы бы обогнали его в любом случае, поскольку передвигается он с трудом, хотя упорно и мужественно. В последние дни, даже в последние часы боев его ранило в лодыжку, и рана осталась необработанной. Пьер хороший и очень давний наш с Карлом товарищ, и мы рады встретить его, чтобы хоть чем-то помочь.