Он просит меня передать своим товарищам, что они могут резать и есть любую скотину, что осталась здесь, а перед уходом перебить всю остальную. Нас здесь от сотни до полутора сотен солдат, расположившихся во дворе и в огромном здании. В основном это «бургундцы», но есть и несколько немцев и, возможно, представителей других национальностей. Больше всего я рад тому, что встречаю среди «бургундцев» своего замечательного друга детства, вступившего в легион одновременно со мной, Артура В. Е. Мы едим кур, режем свиней, а Артур, поскольку разбирается в мясницком деле, разделывает их, так что мы можем теперь запастись свининой впрок. Наверстываем все эти последние дни и недели голодания! Когда я говорю, что Артур разбирается в мясницком деле, то, разумеется, вкладываю в слово «мясник» его истинное значение.

Вечером, вместе с двумя приятелями, включая Карла Т., нас приглашают выпить по бокалу вина с хозяином. Мы не можем припомнить, чтобы когда-либо встречали такую изысканность и такой вкус в обстановке дома; никакой вульгарности, исключительный комфорт. Ковры, которые хотелось бы использовать в качестве матрасов, такие они толстые, отличная подборка антикварной мебели, все в хорошем состоянии, даже гардины. Ковры и ткани очень светлых тонов, что чудесно контрастирует с темным деревом старой мебели. Книги в библиотеке, где мы находимся, полностью занимают две больших стены. Здесь где-то от 2 до 3 тысяч томов, включая множество изданий в роскошных переплетах. И если бы не наша пропыленная измятая форма в этом торжественном спокойствии библиотеки, никто бы не поверил, что идет война, тем более отступление!

Наш хозяин объясняет, что у него было 200 сельскохозяйственных рабочих и что все они жили на ферме и в общих спальнях, устроенных в мансардах других зданий. Среди них французы, поляки и другие военнопленные, но кроме них были и гражданские лица шести или семи национальностей[105]. Мы видели эти спальни со всеми санитарными и другими удобствами, душами, умывальниками, туалетами и посудными шкафами. Что так сильно отличалось от того, что ожидало нас потом, в заключении.

Владелец поместья намерен бросить все свое добро и, после нескольких часов сна, уехать отсюда со своими тремя последними преданными слугами, оставшимися с ним, на двух повозках с несколькими лошадьми, оставленными для этого последнего отъезда. Он не питает иллюзий и уезжает без всякой надежды на возвращение. Не пытаясь скрыть свои чувства, он просит нас поджечь перед уходом все поместье и не забыть перебить оставшихся животных. Он хочет, чтобы не осталось ничего, ничего из того, что составляло всю его жизнь, а также жизнь его родителей, дедов и предыдущих поколений. Ведь такое наследственное имение создавалось множеством поколений и на протяжении многих столетий. И вся эта работа, труд многих ушедших поколений исчезнет за несколько часов, падет жертвой пламени!

Уже почти полночь, когда мы уходим спать, растроганные не менее, чем он. Хозяин, дабы избежать внимания русских самолетов, выезжает еще до рассвета. Мы можем спать прямо здесь, на ковре во весь пол, от стены до стены, или в спальнях. Лично я подумывал о ковре. Хотя хозяин предлагал спальни. Однако любопытно, что, сам не знаю почему – возможно, из своего рода скромности, – мы предпочли присоединиться к товарищам на сеновале над овчарней. Остальные отправились в спальни. Мы провели здесь всего лишь ночь, но мне кажется, что больше, и, когда покидали имение, ни у кого не хватило духу предать огню то, что представляло собой три или четыре столетия сельской цивилизации и являлось плодом таких огромных трудов! Определенно, нам не избавиться от сентиментальности.

Утром мы снова в пути, теперь все время на северо-запад. Рядом идет мой давний товарищ и друг детства, Карл Т. В Черкасском котле, точнее, под Мошнами, когда его роте полевой артиллерии пришлось, как и всем остальным, отступать, бросив свои тяжелые орудия, он вернулся и подорвал 150-мм пушки, которые вот-вот могли попасть, целыми и невредимыми, в руки русских. Последние находились уже совсем рядом и пытались убить его. Нужно ли упоминать, что на дороге мы не одни? Тут есть группы солдат и мирных жителей, пеших и с повозками, но гражданских значительно меньше, чем вчера. Здесь есть несколько санитарных машин, перегруженных, забитых несчастными людьми. Легкораненые шагают наравне со здоровыми. Тем, кто хромает, помогают товарищи. Издалека видны пропитавшиеся кровью повязки на головах!

Направляемся к Нойбранденбургу. По пути переговариваемся с теми, кого обгоняем, или с теми, кто обгоняет нас. При этом часто поднимается вопрос об оборонительных рубежах, что будут созданы в наиболее недоступных местах Норвегии для последнего противостояния в том случае, если не произойдет смены ориентации союзников. При этом также возникает вопрос, сможем ли мы осуществить новый бросок на Восток, теперь уже с другими союзниками. По крайней мере предположительно, некий американский генерал не исключал такой возможности и даже был решительно настроен на осуществление подобного проекта. Понятия не имею, откуда взялись эти слухи, но они имели место быть, и после окончания войны нам стало известно, что генералу Паттону действительно хотелось осуществить этот план. Хоть это и противоречило его настрою и заявлениям в начале кампании в Италии. Как бы там ни было, он погиб в странной автомобильной катастрофе еще до того, как смог осуществить свои идеи. Весьма удобно для тех, кто мыслит иначе.

Исходным пунктом для создания цитадели, о которой я веду речь, является Фленсбург, где находились корабли, всегда готовые переправить нас на север, во фьорды. Эта тема будет еще часто подниматься! Нам также снова попадаются военнопленные, бельгийские офицеры, идущие из лагеря в Пренцлау. Мне уже встретилось несколько из них. Некоторые толкают перед собой маленькие ручные тележки, как это часто делают немцы. Тележки нагружены в основном узлами с одеждой, а также запасами провианта. Я поражен разнообразию и качеству их съестных припасов, но ничему не завидую. Некоторые из них любезно угощают нас шоколадом и сигаретами! К сожалению, нам нечего предложить взамен. Мы просто нищие. Нам не хотелось бы считаться побежденными. Возможно, мы бы подняли этот вопрос, но без каких-либо скрытых мотивов, поскольку офицер, которого спросили, объяснил нам, что идея идти на Восток никогда не приходила ему в голову и что он, как раз наоборот, «бежал» на Запад! Даже если дорога могла оказаться слишком долгой, даже если им нужно было всего лишь дождаться подхода русских в своем лагере, он и его попутчики не стали рисковать. И я их понимаю. Может, они слышали о Катыни? Однако значительно позднее мы узнали, что при наступлении русские не делали особой разницы в обращении со взятыми в плен немецкими солдатами и военнопленными из числа союзников Германии, которые дожидались своего «освобождения». И если позже с некоторыми из них разобрались и отпустили, то другие так и не вернулись домой! В 1988 году у меня имелась возможность несколько раз побеседовать с сестрой одного из последних. Немного погодя мы продолжаем свой путь, вся наша группа, не меняя курса на Нойбранденбург. Если не считать движущихся войск, город выглядит покинутым своими жителями. Однако не всеми. Несколько домов все еще обитаемы, и их жильцы смотрят со своих порогов или из окон, как мы проходим мимо, с таким отсутствующим взглядом, словно они уже смирились со своей судьбой. Это ужасно, но что мы можем поделать?! Какой прок от наших винтовок и автоматов без патронов и от пушек без снарядов?