* * *

У пристани я села на лавку под ивой поразмыслить, что делать дальше. Первая и самая важная задача – не расплакаться снова, быть молодчиной. Уже от самой этой мысли в горле запершило: неужели я и без того не была молодчиной всё это время – не слушала все эти истории про пули, не пела Битлз, не стерегла каноэ? А сколько я съела свинины, – подумала я, пытаясь сдержать слезу.

Я нашла телефонную будку и набрала Светлану. «Все линии в эту страну заняты», – сказал оператор. Я не понимала, как такое возможно. Немного поколебавшись, позвонила матери. Дома я ее не застала, но она нашлась в лаборатории. Поначалу я не знала, как объяснить ситуацию, но когда я сказала, что Иван уезжает в Таиланд, она, кажется, поняла все мои чувства. Она посоветовала чем-нибудь полюбоваться. Красота стимулирует производство эндорфинов, они улучшают настроение и предупреждают воспаление. В будке я простояла долго. Какая-то итальянка орала «Telefono! Telefono!» и колотила по стеклу. Я делала вид, что не замечаю.

Я отправилась искать красоту. По дороге увидела разрушенный мост, осыпающиеся башни, солнечный свет, садик, дома, похожие на шкафы, дома внутри других домов, вывески с черепом и костями, керамическую мадонну в форме фунтового кекса. Я долго просидела в одной церкви, записывая в блокнот.

Сзади пели пять монашек. Постоянно заходили люди, но увидев монашек, уважительно удалялись. Меня никто не прогонял. Я целый день то гуляла, то писала.

На закате я вернулась в лагерь. У ворот меня встречала Роза.

– Где ты была?

Я попыталась описать.

– Ты болталась без дела, – произнесла она. Розу не проведешь.

* * *

Я подружилась с детьми. Две девчушки, Софи и Цица, следовали за мной по пятам. Софи усаживалась на подлокотник моего кресла и улыбалась мне сверху, а Цица забиралась на колени и улыбалась снизу. «У тебя красивая заколка, – тихим голосом говорили они. – У тебя красивая сумка. Ты очень хорошо говоришь по-венгерски». Они любили играть в бадминтон. Иногда просили расчесать им волосы. Я была их любимицей и гордилась этим.

Еще среди маленьких девочек была Эржебет – чуть постарше, рыхлая, похожая на картофелину, – она вечно норовила залезть к кому-нибудь на колени и сидеть, заглядывая в глаза. Никто не хотел ее у себя на коленях. Поначалу мне было ее жаль и я пыталась относиться к ней с лаской.

– Не нужно имитировать любовь к Эржебет, – раздраженно сказала Роза. Я и в самом деле вскоре увидела, что Эржебет невыносима, и стала делать вид, будто не понимаю, чего она хочет. Меня даже пугало отвращение, которое вызывали у меня ее глупое жеманство и деланная робость, ее смиренность, которая почему-то казалась агрессивной, ее манера повторять мое имя и пытаться забраться на плечи.

Мальчишки тоже хотели общения, но подходили к этому вопросу иначе. Они любили подбежать к тебе, быстро что-нибудь сказать и тут же смыться. Иногда они задавали мне вопросы по текстам песен, которые не могли разобрать. – «I would never break your heart»[81], – читал Адам по вынутой из кармана сложенной бумажке, ему хотелось узнать, что значит «разбить кому-нибудь сердце».

– Что такое «Tokyo ghetto pussy»?[82] – спросил другой мальчик. Некоторые закивали – им тоже было любопытно знать, что это такое.

Четырнадцатилетний Фабиан всё время то торчал на крыше, то прыгал с дерева. Мы часто виделись, поскольку аптечка хранилась в нашем домике. Однажды после обеда, когда я читала у себя на койке, а Роза смазывала мазью его последний пчелиный укус, Фабиан посмотрел прямо на меня и что-то сказал, чего я не поняла. Роза резко ему ответила. Я решила, что он хотел надо мной пошутить. Но когда он ушел, Роза многозначительно на меня посмотрела.

– Он кое-что от тебя хочет, – произнесла она. – Я сказала, что у тебя уже есть парень и что ты для него слишком старая.

Опять. Когда-нибудь это кончится? В следующий раз Фабиан вбежал в наш домик, словно обезумевший революционер, с рукой, обмотанной окровавленной футболкой, и я ощутила некоторый шок.

– А американка понимает, что я говорю? – спросил он Розу, пока та вынимала йод.

– Нет, – ответила Роза.

– Но я слышал, как она говорит по-венгерски.

– Она имитирует. Как попугай.

– Попугай, – эхом отозвалась я.

Фабиан вытаращил глаза. Он немного постоял, уставившись на меня, и выбежал на улицу.

* * *

Роза попросила в столовой, чтобы мне не клали большие порции, поскольку есть я не хочу. Это не соответствовало действительности и оказалось уловкой, чтобы выманить меня с собой в супермаркет, хотя я бы и без того с ней пошла.

В супермаркете было всё. Мне еще никогда не доводилось испытывать такую радость при виде кошачьего «Вискаса». Я купила миндальное печенье, а Роза – прокладки. У меня тоже были месячные – оказывается, мы совпадаем. На полках с косметикой Роза долго разглядывала краски для волос.

– Хочу покраситься, но это так дорого, – объявила она механическим голосом, как человек, читающий по телесуфлеру. На улице я предложила ей печенье, но Роза ответила, что сидит на диете.

– Тебе не нужна диета, – сказала я, совмещая, на мой взгляд, правду и вежливость. Но она одарила меня горячим взглядом:

– Излишняя еда – это ужасно, я не могу этого понять. Когда ешь лишнее, толстеешь.

Некоторое время мы шагали молча.

– Я несчастна, – произнесла она.

– Почему?

– Не знаю.

– Беспокоишься из-за школы?

– Нет.

– Тогда что?

– Потому что у меня никого нет.

На меня накатила волна раздражения и отчаяния. Это что, всю жизнь так и будет: если у тебя нет парня, обязательно надо грустить?

– У тебя есть я, у меня есть ты, – напряженно ответила я.

Придя на станцию, Роза принялась торговаться с пожилой цветочницей. Она выбрала туго перетянутый резинкой двадцатифоринтовый букет гвоздик и полевых цветов с торчащей между ними розой. Но Роза хотела купить только розу. В итоге за пять форинтов она ее получила.

– Эта роза – тебе, – произнесла она. – Ты поставишь ее в стакан, и тогда мы не будем одиноки.

Она сказала, что в лагерь еще рано, и мы можем погулять, где мне хочется. Но такого места, куда бы я особенно хотела, не было. Я предложила пойти туда, куда хочется ей.

– Нет, – ответила она. – Давай пойдем туда, куда хочешь ты.

– Но я хочу пойти туда, куда хочется тебе.

– Нет, я должна страдать. Мы должны пойти туда, куда я не хочу.