– Неужели ты хочешь пройти через это на трезвую голову? Ладно, твоя очередь.

Я сделала глубокий вдох и постаралась сохранять голос ровным.

– Зачем ты написал, чтобы я тебя забыла? – спросила я.

Взгляд Ивана застыл в какой-то точке на ковре в паре метров от него, словно там написан ответ.

– Я всегда понимал, что наши отношения – очень тонкая вещь, – вскоре произнес он. При фразе «наши отношения» моя грудная клетка сжалась. – Я всегда знал, что рано или поздно тебе надоест. С самого начала я решил, что когда это случится, я не стану тебя держать или звать. Я написал тебе, когда подумал, что ты решила порвать со мной.

Я ничего не ответила.

– Я был уверен, что это так – по твоему поведению.

– Но если решила я, почему говорить об этом должен был ты?

Повисла пауза.

– Хороший вопрос, – сказал он. Я ощутила гордость. Потом мне стало за нее стыдно. – Пожалуй, я делал это для себя, – продолжал он. – Это я должен был с тобой порвать. Я чувствовал себя таким героем. Я решил, что настало время тебя отпустить, так я и поступил.

– Это было очень больно.

– Сейчас я понимаю, – сказал он. – Мне жаль. Но знаешь, когда я позвонил, а ты сказала, что не будешь со мной говорить, мне тоже было больно. Поэтому, когда я писал тебе, это отчасти было проявлением силы.

У меня перехватило дыхание. Мне никогда не приходило в голову, что он станет применять силу ко мне – нашел к кому.

– Хочешь, я задам еще вопрос? Чтобы мы сравнялись?

– Давай.

– Почему ты был так уверен, что мне рано или поздно надоест? Почему ты с самого начала считал, что тебе в конце концов придется меня отпустить?

– Ну… отчасти потому что я собирался уезжать. Я знал, что, скорее всего, отправлюсь в Калифорнию – в любом случае, уеду из Бостона. И потом, я всегда чувствовал, что тебе это тяжело. Что тебе это тяжелее, чем мне.

– Почему мне тяжелее?

– Потому что ты одна.

Я почувствовала, будто меня ударили, будто худшие мои опасения подтвердились.

– Что?

– В смысле, ты выросла одна, ты долго была единственным ребенком. Например, вот это общение, мне оно дается легче. У меня куча сестер. Я привык с ними общаться.

Мне показалось, он имел в виду что-то совсем другое. Но мне больше не хотелось ничего об этом знать или расспрашивать.

– Твоя очередь, – сказала я.

Он кивнул и сделал глоток.

– Почему ты написала то, что написала, когда я был в Калифорнии?

Меня поразил шок – похожий на предыдущий, когда Иван сказал о силе, но в этот раз ощущение было опьяняющим. Я почувствовала его силу, почувствовала, что он не то чтобы не станет ее применять, нет, – но применит ее деликатно. Я расстегнула заколку, которая держала мои волосы сзади, волосы упали на лицо, потом я снова их скрепила их.

– Хотела привлечь твое внимание, – ответила я. – Сначала ты был занят своим дипломом и неделями ничего не писал. А когда наконец написал, выяснилось, что ты едешь куда-то еще. Ты исчезал, и я хотела привлечь твое внимание.

– Тебе определенно это удалось.

– Знаю.

Он засмеялся.

– Но я до сих пор не понимаю: ты имела в виду именно то, что написала, или тебе – как сама говоришь – просто хотелось привлечь внимание?

Я кивнула.

– Сама не знаю.

Он поднял бутылку, словно в знак приветствия, отпил и протянул мне. Я поколебалась и взяла. Мне понравился ее вес, понравилась прохлада ее горлышка, обернутого фольгой. Само пиво было горьким и водянистым – таким же, как всегда. Даже смешно – насколько пиво всегда оказывается в точности таким же, как и во все предыдущие разы.

– Твоя очередь, – сказал он.

– Ну… я не понимаю, зачем ты… – я сделала глубокий вдох. – Зачем ты…

– Зачем я что?

– Зачем ты затеял всю эту историю?

– Историю? – В его голосе послышалось раздражение.

– Зачем ты тратишь столько сил?

– Каких сил? Ты хочешь знать, зачем я трачу столько сил, чтобы проводить с тобой время? Потому что мне нравится проводить с тобой время. Ты это хотела услышать?

– Тебе правда нравится?

– Да, нравится. Теперь моя очередь, так?

– Да.

– Почему ты не позвонила мне сразу, как приехала? Почему ты не звонила больше двух недель?

Я не отвечала.

– Ты не можешь ответить?

– Потому что иногда после общения с тобой мне очень плохо, – ответила я. – Мне почти физически больно, – я положила пальцы на грудину.

Он отвернулся.

– Ты сейчас говоришь вещи, которые я не привык от тебя слышать, – сказал он, и по голосу Ивана я поняла, что он улыбается. Он был рад, что мне больно. И мне была знакома эта радость, я ее чувствовала всякий раз, когда он говорил, что ему плохо из-за меня. Почему нам нравится заставлять друг друга страдать? Может, это значит, что между нами нет любви? Наверняка это не то, чем любовь должна быть?

Как бы то ни было, стоило мне признаться в физической боли, всё пошло проще, даже само время, казалось, потекло более плавно. Иван спросил, что я думаю о Венгрии, – прямо как Роза. Я ответила, что мне интересно. Что некоторые вещи помогли мне узнать его лучше, а некоторые – вообще никак с ним не связаны.

– То же самое я чувствовал в Нью-Джерси, – сказал он. – Мне хотелось узнать что-нибудь о тебе. Но я ничего не узнал. Пригород как пригород.

Иван спросил, круто ли жить в Нью-Джерси, и еще – когда я начала писать и с каких пор знаю, что хочу стать писателем? Я спросила, почему он уехал из Венгрии учиться за границу и почему отец считает его эгоистом? Иван снял очки и сделался усталым и красивым.

Он спросил, почему нам так трудно общаться: мы всё время избегаем бесед, а когда заставляем себя через силу, это нас почти убивает.

Я ответила, что, может, дело именно в устной беседе.

– Ведь по имэйлу мы нормально общались.

– Не знаю, – ответил он. – Мы пишем друг другу по очереди, но по существу – ты что-то пишешь, я тоже что-то пишу, ты снова что-то пишешь. Это никогда не было именно беседой.

– Это никогда не было именно беседой, – повторила я, обдумывая его слова. Неужели так и есть?

– Это было лучше, – произнес он.

Спавшая на светильнике ночная бабочка проснулась и принялся с гудением летать по комнате.

– Ты, наверное, не хочешь, чтобы я ее убил, – сказал Иван.

– Почему, давай, – ответила я.