— Мы просто говорили об этой стране… История, обычаи… О чем вообще люди говорят… за пивом…

Глава представительства помолчал. Наконец заявил:

— Есть к вам и прямое замечание. Хочу высказаться открыто…

— Спасибо, — сказал Севастьянов. Оставалось только придуриваться.

— Мне кажется, что вы преувеличиваете собственную значимость в этом учреждении.

— Не понимаю.

— Пришло письмо от Людвига Семейных, который вас сюда и рекомендовал. Не хочу скрывать, письмо частного порядка… О вас говорится походя, не вы основной предмет послания. Но все же… Семейных, он ведь ваш непосредственный начальник, пишет, что вы выступили с какими-то инициативами, направив генеральному директору банковской группы письмо, которое, оказывается, я не видел, и мне вы о нем не докладывали…

— По приезде я сообщал, что…

— Я этого не помню! Вас предупредили ещё в Москве… К провалившимся петраковским начинаниям не возвращаться! Вас прислали для выполнения обязанностей бухгалтера. И если в Бангкоке поручили провести переговоры, то исключительно ознакомительного характера, так сказать, по пути… А вы расписали по этому поводу целый проект! Мне не нравится также, что вами в частных беседах интересуются представители местных деловых кругов. Вынужден напомнить, Севастьянов, что служебной субординации никто не отменял и полномочным представителем деловых интересов нашего холдинга, всех без исключения, является глава представительства. Глава представительства! С которым вы обязаны согласовывать все ваши действия, если уж испытываете зуд к провалам…

— Но…

— Скажу тогда все… В личном письме ко мне Семейных сообщает, что уже сейчас, спустя немногим более месяца после вашего появления здесь, они вынуждены искать вам замену. Более того, ваши личные дела, видимо, настолько запутаны, что сюда отказалась приехать ваша жена. Так ведь?

«Дали бы мне только неделю», — подумал Севастьянов.

Воздух в груди начальника иссяк, и ему понадобился глубокий вдох. Севастьянов отодвинул чашку. Шел форменный разнос. Может, следовало встать?

— Я не хочу вас обидеть, — мягко сказал глава представительства. Только предостерегаю. Ведь это моя обязанность как вашего старшего товарища… Воздержитесь от частных бесед с этим журналистом. Он, знаете, однажды посетил меня в этом кабинете. Какие-то не те у него вопросы… А то, что в скором времени вы вернетесь в Москву, не истолковывайте как результат претензий к вам по работе… Вы не из тех людей, которых пугают родиной. Сыграли роль семейные обстоятельства. Только-то.

— Спасибо за доброе отношение, — сказал Севастьянов.

— Хотите ещё чаю?

— Спасибо. Разрешите мне теперь уйти?

В лифте и потом, в бухгалтерии, уже за своим столом, он думал о письме Людвига Семейных за его спиной, о Клаве, которая носит теперь фамилию Немчина, о своем послании генеральному по поводу кредита, единственного непогашенного кредита, оставшегося за покойным Петраковым, об Оле, которая не может — или не хочет — сюда приехать… Бог его знает, кто и что наплел Ольге про него и Клаву. Может, Клава это и сделала…

Он методично разделил содержимое двух ящиков со своими бумагами на две кучки: в одной действительно необходимое, а в другой — без чего можно обойтись. Отложил сафьяновую коробочку с серебряным браслетом, купленным для Оли в лавке возле причала Клиффорда. Тщательно подсчитал, сколько ему полагается зарплаты ещё на два дня вперед, открыл сейф и взял эти деньги из казенных, оставив расписку.

На дорогу пешком до Орчард-роуд у него ушло около двух часов. Там он пообедал в китайской супной — пельмени с креветками, крученые блинчики со свининой, мороженое. Расплачиваясь у выхода, попросил на сдачу десятицентовые монетки. У ближайшего телефона-автомата достал из бумажника картонку размером с визитную карточку, полученную от Клео Сурапато.

После третьего гудка в трубке прозвучал полный достоинства баритон:

— Эфраим Марголин…

— Господин Марголин, — сказал Севастьянов. — Говорит русский, который хотел бы обсудить сделанное ему предложение. Неплохо, если бы встреча состоялась достаточно скоро и в районе Орчард-роуд.

— Ничего нет проще, господин Севастьянов. Вестибюль гостиницы «Династия» в шестнадцать пятнадцать?

Его звонка ждали. Он не назвался, а к нему обратились по имени.

Бэзил несколько минут смотрел из окна своего номера на лоснившиеся под дождем улицы, разбегавшиеся от гостиницы «Кэйрнхилл». Он отогнал мысль позвонить Барбаре. Набрал номер портье и попросил заказать такси в аэропорт и прислать коридорного за чемоданом.

Рассчитавшись, постоял на лестнице перед автоматическими дверями гостиницы… В двухстах метрах под откосом Кэйрнхилл-серкл начиналась улица Изумрудного Холма. Он попытался распознать черепичную крышу дома Барбары среди таких же других, но понял, что просто тешит себя иллюзией.

И тут Шемякин осознал, что, в сущности, покидая Сингапур, начинает дорогу в Москву, поскольку через два месяца предстоял отпуск и наверняка никаких выездов из Бангкока до тех пор не случится. Домой, домой! Только вот куда? Ефим сообщил, что Наташе целесообразнее оставаться в лечебнице. Видно, плохи её дела… Всякий раз, когда он думал об этом, на душе становилось хуже некуда. Это по настоянию мамы, желавшей женить его на православной, Шемякин вступил с ней в переписку, привез из Австралии сначала в Бангкок, где тогда жил, а потом и в Россию, где она погибла. Не от морозов. От деревенской подружки с водкой… Нет, он никогда не жалел, что сжег свой дом в Кимрах, в котором и началась погибель Наташи. Дом, в котором умерла мама. Россия словно бы мстила ему за то, что он возвратился вопреки воле покойного батюшки. Говорил же отец перед кончиной: «Рано еще, сынок…»

…Ему попалось редкое исключение из правил: сингапурские таксисты обычно чрезвычайно болтливы, его же водитель молчал до самого аэропорта Чанги.

Бэзил разыскал багажную тележку, таксист поставил на неё чемодан и, получив по счетчику, укатил на первый этаж аэропорта к стоянке. Табло в зале вылетов показывало, что рейс на Бангкок не задерживается. Полицейский проверил чемодан на взрывчатку и оружие, заклеил замок лентой с надписью «Безопасность», пропустил сумку с камерой и блокнотом через рентгеновскую установку, весело сказал:

— Когда обратно?

— Небо ведает, — ответил Бэзил, не задумываясь, откуда его знает этот агент.

И тут возле барьера, отделявшего пассажиров от провожающих, он увидел Барбару. Она мягко, будто пробовала горячую воду в ванной, помахала кистью опущенной руки.

— Разрешите мне вернуться за ограждение на несколько минут, — попросил Бэзил охранника.

— Пожалуйста…

— Улетаешь? — спросил он Барбару.

— Провожаем, — сказал появившийся из-за её плеча Рутер Батуйгас. Он протирал бархоткой очки, мокрые волосы отражали неоновый свет, правый рукав был хоть выжимай. Наверное, Батуйгас высадил Барбару у дверей, а потом, припарковав машину, шел под дождем. Филиппинец прижимал к груди зеленую папку. Выпуклые бицепсы, крупные вены на них, широкая грудь и мощная шея в открытом вороте делали его схожим с доброй лошадью.