Г-н Маннинг рассказал, что основную часть доходов великого ламы составляют подарки, полученные им от принцев и от лиц, которые верят в него. Однако временно он является подданным китайцев; что он никогда не женится, так же как и его жрецы; что тело, в которое, в соответствии с их верой, переходит дух великого ламы, определяется с помощью особых примет, известных только жрецам. Наполеон затем задал ряд вопросов, в том числе о китайском языке, о последнем посольстве Англии в Китае, о том, удавалось ли русским проникнуть в Тибет. Наполеон также поинтересовался, собирается ли г-н Маннинг публиковать воспоминания о своих путешествиях. Получив ответы на эти вопросы, Наполеон стал расспрашивать капитана Бальстона о его корабле, после чего пожелал всем доброго утра и удалился.

Я дал Наполеону экземпляр брошюры Сантини на французском языке. Он принялся просматривать её и по ходу чтения, останавливаясь на местах, которые казались ему заслуживающими внимания, делал замечания следующего рода: «правильно», «частично правильно», «ложь», «чепуха» и так далее.

Наполеон обратил внимание на то, что в брошюре его имя пишется с буквой «у» (Буонапарте). Он рассказал мне, что, когда он начал командовать армией в Италии, то пользовался буквой «у» для того, чтобы угодить итальянцам. Однако и то и другое написание его имени является в равной степени правильным. Вернувшись из Египта, Наполеон отказался от буквы «у» в своём имени. Но главы его семьи и его предки писали свои имена с буквой «у», добавляя при этом, «что важные дела начинаются с пустяка». Закончив ознакомление с брошюрой, Наполеон высказал своё мнение о ней, заявив, что «было бы лучше, если бы Сантини строго придерживался правды, которая произвела бы гораздо большее впечатление на общественное сознание, чем те преувеличения, которые он обнародовал. На самом-то деле все эти преувеличения, видимо, сфабрикованы неким писакой в Англии, так как сам Сантини не способен написать брошюру».

10 июня. Наполеон находится в своей спальной комнате. Я сообщил ему, что получил портсмутскую газету, в которой напечатаны отрывки из книги, опубликованной в Лондоне под его именем. Бегло просмотрев эти отрывки, Наполеон заявил, что в них нет ни одной строчки, написанной его пером, хотя некоторые напоминают его манеру писать. Он добавил, что в своё время некий шотландец, имя которого он не помнит, написал несколько статей настолько в его стиле, что, приехав во Францию, ему удалось добиться их публикации.

Я сообщил Наполеону, что полковник Макироне, адъютант Мюрата, опубликовал сборник различных историй о своём бывшем начальнике. «Что он пишет обо мне?» — спросил Наполеон. Я ответил, что я сам не видел эту книгу, но, как меня информировал сэр Томас Рид, автор книги плохо отзывается о Наполеоне. «О! — воскликнул, рассмеявшись Наполеон. — Это ничего не значит. Я давно привык к этому. Но всё же, что он пишет обо мне?» Я ответил, что в книге утверждается, что Мюрат приписывал поражение в битве при Ватерлоо тому факту, что в ней не должным образом использовалась кавалерия. Мюрат заявил, что если бы он командовал кавалерией, то французы одержали бы победу. «Это вполне вероятно, — согласился Наполеон, — я не мог быть повсюду, к тому же Мюрат был лучшим кавалерийским офицером в мире. Он придал бы атаке больше стремительности и больше порыва. Недоставало самой малости для того, чтобы я одержал победу в тот день. Для того чтобы прорвать оборону противника, нужны были всего лишь два или три батальона, и, по всей вероятности, Мюрат смог бы осуществить это. Я считаю, что во всём мире не было двух таких офицеров, как Мюрат в кавалерии и Друо в артиллерии. Мюрат обладал своеобразным характером. Двадцать четыре года тому назад, когда он был капитаном, я сделал его своим адъютантом и, соответственно, повышал его до тех вершин, кем он стал.

Он любил, я могу даже сказать, что он обожал меня. В моём присутствии его охватывал благоговейный страх и он был готов пасть к моим ногам. Я поступил неправильно, отстранив его от себя, так как без меня он стал никем.

Со мной он был моей правой рукой. Прикажи Мюрату атаковать и уничтожить войско противника в четыре или в пять тысяч солдат в таком-то направлении, и этот приказ выполнялся незамедлительно. Но предоставьте его самому себе, и он превращался в глупца, лишенного всякого здравого смысла. Я не могу понять, как такой храбрый человек мог стать таким трусом. Он был храбрецом только тогда, когда противостоял врагу. В такой момент он становился самым храбрым человеком в мире. Переполнявшая всё его существо бурлящая храбрость бросала его, разодетого в роскошную, всю в блеске золота одежду и с головным убором, увитым пышными страусовыми перьями, в самую гущу врагов. Как ему удавалось избежать гибели, остаётся чудом, так как он всегда оставался отличной мишенью, в которую стреляли со всех сторон. Даже казаки восторгались им, благодаря его необычайной храбрости. Каждый день Мюрат в одиночку вступал с ними в бой, никогда не возвращаясь без того, чтобы с его сабли не стекала кровь тех, кого ему удавалось сразить насмерть. Он был рыцарем, настоящим Дон Кихотом на бранном поле.

Но посадите его в кресло в кабинете, и он становился отъявленным трусом, лишённым какого-либо здравого смысла, не способным принять любое решение. Мюрат и Ней были самыми храбрыми людьми, которых я когда-либо встречал. Однако у Мюрата был более благородный характер, чем у Нея. Мюрат отличался великодушием и искренностью. В характере Нея чувствовался налёт определённой наглости. Однако, как ни странно, но Мюрат, хотя он любил меня, тем не менее, причинил мне больше вреда, чем любой другой человек на свете. Когда я покинул Эльбу, я направил к нему связного, чтобы ознакомить его с тем, что я сделал. Мюрат немедленно решил, что он должен атаковать австрийцев. Мой связной пал перед ним на колени, чтобы помешать ему сделать это, но все его усилия оказались тщетными. Он считал, что я уже являюсь властелином Франции, Бельгии и Голландии, а он должен сам добиваться заключения мира и не ограничиваться полумерами. Как сумасшедший он атаковал австрийцев вместе со всем своим сбродом и тем самым погубил меня. Ибо в это время между Австрией и мною проходили переговоры о том, что Австрия должна оставаться нейтральной. Переговорам вот-вот предстояло завершиться, и я бы тогда мог спокойно править своей страной. Но, как только Мюрат атаковал австрийцев, император Австрии решил, что Мюрат действовал в соответствии с моими указаниями, и действительно было бы трудно заставить потомков верить иначе. Меттерних заявил: «О, император Наполеон, как всегда, верен себе. Железный он человек. Поездка на Эльбу не изменила его. Ничто никогда не изменит его. Для него вопрос стоит только так: или всё, или ничего».

Австрия вступила в коалицию, и для меня всё было потеряно. Мюрат не сознавал, что моё поведение диктовалось обстоятельствами и я приспосабливался к ним. Он был подобен человеку, глазеющему в опере на меняющиеся сцены, никогда не думающему о том, что где-то позади находятся, скрытые от глаз зрителей, механизмы, с помощью которых на сцене всё приходит в движение. Он, однако, не подумал, что его уход от меня станет столь губительным для меня, иначе он никогда бы не присоединился к союзникам. Он решил, что я буду обязан отдать Италию и ряд других стран, но он никогда не предполагал, что меня ждёт полнейшая гибель».