— А куда это мы идем?

— В Александровский сад. Там есть где посидеть-поговорить…

— Нет, я туда не хочу. Холодно сидеть, — девушка капризно мотнула помпоном туда-сюда, и Мирошкин подумал, что этот жест был ею придуман заранее и, возможно, даже несколько раз опробован перед зеркалом.

— Ну, тогда что же?.. А может быть, ты есть хочешь? — он начал корректировать намеченный сценарий, в то же время старательно продолжая воспроизводить уже опробованные на других «широкие» жесты.

— Поесть? Не знаю… А куда мы можем пойти?

— Могу предложить Макдоналдс, — Мирошкина начинало раздражать понимание, что ему придется выложить на Завьялову денег больше, чем было намечено. И главное, траты-то будут лишними — ничего ему от нее было не нужно!

— Нет, в Макдоналдс я не хочу. Скучно… Ну, что же, поскольку большее мне не светит, могу пригласить тебя домой — чаю попить.

Это предложение, надо сказать, несколько озадачило молодого человека — все-таки первое свидание. Но он подумал, что такое приглашение могло бы показаться провокационным, будь они с Ириной едва знакомы, а тут — несколько лет в одной аудитории просидели. Деваться все равно было некуда — ничего, кроме уже предложенного и отвергнутого Ириной, Мирошкин не заготовил, а расстаться тут же, отказавшись от приглашения, было невежливо — получалось, Завьялова и так пыталась вывернуться из неприятной ситуации, в которой они оказались из-за его безденежья и отсутствия фантазии. Андрей согласился. Он убеждал себя, что, выпив чаю, он сразу же покинет квартиру Завьяловых, но тут же непроизвольно думал и о том, что не зря сунул в карман презервативы, хотя, выходя из дому, посмеялся над кажущейся бессмысленностью своего поступка…

В квартире Завьяловых, располагавшейся недалеко от станции метро «Октябрьская», оказались мама Ирины — робкого вида высокая женщина, довольно полная, с одутловатым лицом, которой дочь сразу же велела поставить чайник, и большая овчарка, судя по оставленной шерсти, до появления девушки валявшаяся на диване в комнате молодой хозяйки. Животное было явно возмущено тем, что его выставили в коридор, закрыв перед носом дверь на щеколду. Андрей огляделся — просторная комната имела запущенный вид. На раскладном столике с колесиками стояли кружки, початый двухлитровый пакет яблочного сока, валялась открытая книга, на полу возвышалась стопка женских журналов, и всюду была раскидана одежда, в том числе нижнее белье. Судя по всему, отправляясь на свидание, приглашать молодого человека к себе Завьялова не планировала. Одежду Ирина смущенно сграбастала и с некоторыми усилиями запихнула в шкаф, прижимая коленом вещи, которые могли одновременно оттуда выпасть. На всем лежал налет неухоженности — старые, неаккуратно поклеенные обои, облупившаяся краска дверей, трещины вокруг дверных наличников, потертый паркет. Явно не генеральская квартира. Но Андрей сразу отметил и приличную площадь коридора, и высоту потолков «сталинского» дома.

— И кто здесь живет? — поинтересовался он у Ирины.

— Родители, я, мои два брата и Амир.

— Амир?

— Собака.

— A-а, понятно.

Этот Амир предпринял отчаянную попытку ворваться в комнату, когда Андрей вышел в туалет. Неудачно — Ирина была начеку. Для Мирошкина поход в уборную стал своеобразной экскурсией по квартире — три комнаты, большая кухня, кладовка, туалет и ванная также приличной площади — но все такое старое, требовавшее ремонта. «Странно, — думал он, сидя на унитазе, — а я слышал, ее отец занимается бизнесом, а в квартире — сарай. И еще два брата… Нет, не вариант. И мамаша такая странная». Завьяловскую мамашу Андрей успел еще раз увидеть, когда, подходя к уборной, не удержался и заглянул на кухню. «Уголок, деревянная мебель — светлая, газовая плита, сковородки», — промелькнуло в мозгу. Женщина что-то запихивала в мусоропровод. Они встретились глазами — вот тут Мирошкину почему-то и пришла в голову мысль, что Иркина мать не вполне в себе. Она смотрела на него каким-то мутным взглядом, и в сонном выражении ее лица не было жизни. «Как будто пыльным мешком тетку ударили, — решил Мирошкин, вытирая в ванной руки полотенцем, — Хотя, может быть, она просто плохо видит. Но все равно — не вариант».

Вернувшись в «девичью», как он почему-то стал про себя называть комнату Ирины, Мирошкин убедился, что сонная завьяловская мать способна проявлять расторопность, — на столике стояли чашки, домашние пироги, конфеты. Вновь заперев дверь, Ирина достала из книжного шкафа спрятанную там выпитую наполовину бутылку красного вина и посуду. «А у вас много книг», — заметил Мирошкин, разливая вино в фужеры. «Ну, у меня еще мало стоит, основная библиотека в большой комнате. Папа в свое время много книжек покупал», — ответствовала девушка, глядя на винные пятна, вследствие неловкости ее кавалера оставшиеся на полотенце, которым был теперь застелен столик. Андрей провозгласил тост: «За чудесный день». Выпили. Жуя пирожок, Мирошкин внимательно разглядывал и комнату, и ее хозяйку: «Да, симпатичная, но недостает в ней чего-то эдакого, что может вскружить голову. Нет какой-то рассеянной в атмосфере химии. И вроде все у нее есть… Вон сиськи какие из-под свитера выпирают, а все равно не то. Пресная какая-то она, без изюминки. И не худая». Он еще раз оглядел Ирину. Да, да, стандартный набор: карие глазки, прямой носик, бледненькая, желтоватые неровные зубы (один клык на верхней челюсти слегка выпирает), большая родинка на шее (не пикантная), осветленные волосы средней длины и пышности (не Костюк, конечно), наверное, изначально — темно-русые, прыщ на лбу — таких девиц в метро он ежедневно встречал сотнями… «И как это я раньше не замечал, что у нее зубы кривые?» — подивился про себя Андрей. Подобные незначительные дефекты внешности, обнаруженные им, скажем, у Лавровой или Костюк, вряд ли могли сильно уронить их в его глазах. Но в случае с Завьяловой они почему-то приковывали к себе повышенное внимание Андрея, чрезвычайно вредя зарождению хоть какой-то страсти к девушке, заставляя вновь и вновь соображать: «Не вариант».

Ирина включила музыку, зазвучала романтическая композиция, и неожиданно для себя Андрей пригласил Завьялову танцевать. Нелепое предложение, на которое он получил согласие, закончилось так же нелепо — они начали целоваться. В общем, такого результата следовало ожидать, Мирошкин не первый раз этим приемом добивался интимной близости, но, танцуя с Ириной и не исключая подобного развития событий, он бы вовсе не расстроился, пойди все иначе. Было какое-то странное равнодушие: «Даст — не даст, все равно… Скучно как-то». Дала…

И это скорое «падение» бывшей однокурсницы его не порадовало — внезапно свалившийся на голову секс не вызвал эмоционального подъема. Напротив, осталось ощущение, что совершена ошибка, на душе было противно так, что хотелось рыдать. В дверь рвалась собака, где-то на кухне, гремя кастрюлями и шумя водой, возилась Татьяна Кирилловна — мать очередной партнерши (теперь-то неизбежно!) Мирошкина. Ужимки Завьяловой-младшей казались неприятными: какое-то время она вежливо поддавалась ласкам Андрея, а потом вдруг накинулась на него с таким азартом, что заклепки на ширинке джинсов, которые девушка буквально содрала с молодого человека, только чудом уцелели. Когда она разложила диван, постелила белье и сняла с себя одежду, увиденное также не вызвало сильного волнения. Сиськи как сиськи (у Лавровой были лучше, а у Ильиной больше), и он, честно говоря, после завьяловского платья на вручении дипломов ожидал под ним чего-то более значительного и интересного. Мирошкину казалось, что его обманули: «Еще и волосок почему-то на правой груди торчит… Темный! И вообще — ноги толстоваты (конечно, не Серкова) и зад здоровый, и…» Да что там было говорить — все обыденно. И секс был обыденный. Рутина! Ничего выдающегося в Завьяловой не было, все он про нее знал, ничего открыть не мог. Мысль о том, чтобы повторить, ему даже и в голову не пришла. Проговорив не очень убедительные фразы о том, что ему-де все очень понравилось — признаваться в любви было в тех обстоятельствах даже глупо, — Андрей с облегчением покинул квартиру на «Октябрьской».