И вот настал июнь. Войска союзников наконец-то высадилисьмежду Брестом и Шербуром! Татьяна вспоминала пророчество Федора Лаврова:союзники ринутся в бой, лишь когда дела у русских станут идти чрезмерно хорошои впереди им засветит близкая победа. Похоже, американцы и правда спохватились,что русским, пожалуй, тяжко будет одним нести лавровый венок с надписью:«Победители фашизма», – и ринулись им помогать, а заодно, елико возможно, имешать взять под контроль всю Европу.

В Париже началось страшное время! Никогда так часто неубивали – просто на улицах, первых попавшихся людей. Фашисты распоясалисьокончательно – зверь подыхал и норовил отравить своим трупным ядом все вокруг.Было арестовано особенно много участников R?sistance, и оставшиеся на свободестрашно беспокоились за жизнь тех, кто находился в заключении. Если до высадкисоюзников у них оставались какие-то шансы выжить, то теперь они почти навернякабыли обречены на самое скорое уничтожение. В Париже ходили слухи, что все вгороде заминировано (и мосты, и водопровод, и даже Нотр-Дам де Пари) и в любуюминуту от города могут остаться одни развалины. Кто-то верил, кто-то не верил,однако позже выяснилось, что это была сущая правда.

Союзники, высадившись, долго топтались на месте, иединственным, что подогревало надежды парижан, были телефонные новости:набираешь INF [25] и слушаешь последние известия на французском языке (немцы толи не знали про этот номер, то ли решили уже не тратить сил на всякуюфранцузскую ерунду). Лишь спустя два месяца после высадки американские войскавошли в Шартр – в ста километрах от Парижа.

Тогда началась настоящая паника – и среди парижан, и средигитлеровцев.

Стало ясно, что боев в городе не избежать. Спасаться былоуже поздно, кругом бои. Парижане начали запасаться продовольствием и углем длякаминов и печей. Продуктовые лавки обчищали дочиста, а нового подвоза ждатьбыло неоткуда. В квартире Ле Буа хранился некоторый запас муки, и манной крупы,и картошки, и сухарей, и твердого сыру, который мог лежать долго. Ну и вина,конечно, прекрасного «Le cep du oulin» («Лоза Муляна», один из лучших сортовбургундского).

И вот посреди паники и забот о хлебе насущном парижаневнезапно осознали: да ведь это освобождение идет к ним, оно уже совсем близко!В городе словно бы некое внутреннее освещение включили. Все стали любезными,вернулась прежняя французская галантность, даже лица изменились, сталиоткрытыми, люди друг с другом разговаривали. Погода стояла дивная, и отзнаменитого французского азарта и куража, от желания показать немцам, мол, довас и дела больше нет, на набережной Сены стала собираться масса народа. Внизу,там, где пришвартовывались суденышки, где с баржей сгружали уголь или щебень,надевали купальные костюмы, грелись на солнце. Дети играли, а некоторыеотважные пловцы влезали на перила мостов и оттуда с гиканьем бросались в Сену,вызывая бурный восторг публики.

А между тем немецкие машины, набитые офицерами, все чащепроносились по набережной, не скрывая уже бегства…

Однажды утром Татьяна набрала INF – и услышала в трубкеразмеренный мужской голос: «Ici les Forces Fran?aises Int?rieures. Vous ?coutezles FFI! Это Французские Внутренние Силы. Вы слушаете FFI!» Она не повериласвоим ушам: вещание вело Сопротивление! Звучали призывы к неповиновению иновости: американские войска и силы французского генерала Леклера быстрыммаршем идут к Парижу… шведский консул Нордлинг ведет переговоры с КраснымКрестом о том, чтобы из Компьеня не вывозили больше транспортов с заключенными резистантамив лагерь Бухенвальд…

Татьяна ошеломленно поглядела в окно: по противоположнойстороне улицы шел немецкий патруль.

– Это просто Уэллс какой-то… – пробормотала она, имея в видуроман «Война миров», который некогда поразил ее воображение.

Положила трубку, в ту же минуту телефон зазвонил. У Татьяныот неожиданности сердце так и подскочило.

– Алло! – сказала она севшим голосом.

Консьерж что-то кричал в трубку, Татьяна не сразу понялачто. Потом разобрала. Оказывается, несколько минут назад он стоял на улице, уподъезда, а мимо промчался грузовик, в котором было полно молодежи: парней идевушек с повязками FFI на рукавах. Грузовик притормозил, и через бортнаклонилась мадемуазель Ле Буа! Ну да, мадемуазель Рита! На ней была защитнаякуртка, повязка FFI на рукаве, волосы заплетены в косы, совершенно как раньше,когда она девочкой переехала на рю Мадлен… Она прекрасно выглядела, у нее такойцелеустремленный вид! Ну просто амазонка нашего времени! Она крикнула: «Гастон,салют, это я, Рита Ле Буа, передайте моей маме, что я жива и здорова и появлюсьдома, как только в Париже не останется фашистов! Скажите, что я ее люблю ицелую!»

– Она помахала мне рукой, – возбужденно кричал консьерж, – ав руке у нее был пистолет. Я был так изумлен, что даже не мог помахать в ответ,а грузовик уже взревел мотором и исчез… Мадам Ле Буа! Вы меня слышите? Вы меняслышите, мадам Ле Буа?

Он кричал что-то еще, но Татьяна швырнула трубку на столик икинулась из квартиры. Лифт не работал уже которые сутки, она скатилась полестнице, простучала каблуками мимо комнаты консьержа. Его фигура видна была зашироким стеклом, он по-прежнему кричал в трубку, громко и бестолково:

– Алло! Мадам Ле Буа!

Татьяна выскочила на улицу, и сердце так и сжалось:грузовик! Рядом стоял грузовик! Она стиснула руки у горла, замерла…

Это был не тот грузовик. Это был немецкий грузовик сранеными. Кабина распахнута, шофер и человек в белом халате, покрытом там и сямржавыми пятнами крови, стояли около капота. В кузове с краю лежал человек, весьв бинтах, видно было только очень молодое лицо с оскаленным от боли ртом…

– Мадам! – выскочил на тротуар Гастон – и осекся, увидевраненого. – О мадам, идемте. C’est la guerre! Это война! Идите домой, умоляювас, мадам. Здесь опасно оставаться, скоро начнется стрельба. Вы видели? Настолбах расклеены распоряжения FFI, призывающие население Парижа к защитегорода. Уже строятся баррикады, как из-под земли вырастают. Однако ползет слух,будто Гитлер приказал Париж спалить целиком и все взорвать… Говорят,американские войска совсем близко. Но баррикады и стрельба – дело молодых, анам нужно ждать их дома. Мадемуазель Рита жива, скоро вы ее увидите! Идемте,мадам…

Но Татьяна ушла не раньше, чем уехала машина с ранеными.

Это было 18 августа 1944 года. А на другой день началось…