— окликнула она через приотворенную дверь. — Капитан, прошу вас на несколько слов. — И когда он, не скрывая неудовольствия, все же подошел, Ивета спросила насчет далеких огней.

— А, вот что! — пренебрежительно откликнулся он. — Об этом вы могли спросить у любого, не стоило звать капитана. Слева — Борнхольм, вы знаете, надеюсь, что такое Борнхольм, а направо — Сант-Хаммаренский маяк на шведском берегу. Тут до Треллеборга — шведская житница. Хутора, телевизионная башня. Потом пойдут датские проливы. Достаточно информации?

— Недостаточно. Спать я не собираюсь. И хотела бы узнать...

— У меня отдых тоже срывается. У шведского юго-западного побережья всегда полно судов: одни идут в Германию, в Польшу, другие из Северного моря — через Зунд и Большой Бельт. Одним словом, перекресток.

Каждое из этих названий возбуждало любопытство Иветы: Дрогденский канал, Копенгаген, Эльсинор, Скаген. В ней проснулось какое-то доселе незнакомое чувство, которое, возможно, и называется романтикой моря.

— Если видимость плохая — храни бог, — словно про себя пробормотал Берзиньш. — Судов много, а еще больше рыбаков, которые не любят уступать дорогу. Видите вон те пятнышки?

Ивета не видела. И капитан, словно сжалившись над нею, взял Ивету за руку и стал показывать и объяснять. Чувствовалось, что ему нравится делать это и держать маленькую, теплую, твердую руку женщины в своей ладони. Он так пытливо посмотрел на нее сбоку, что Ивета не могла не заметить этого взгляда. О чем он сейчас думал? «Стройная, хорошо сохранившаяся, вообще — ничего, только больно уж настырная»...

Может быть, и настырная. А как же иначе? Ивету интересовали не столько дороги, сколько те, кто по ним ходил. Да заговорит ли этот Ансис наконец?

Но он не хотел. «Как-нибудь в другой раз». Когда же он наступит?

— Скажите, вы нервный?

— Возможно. Хочешь не хочешь, станешь нервным. В Босфорском проливе меня иногда просто страх берет. Приходится носом расталкивать турецкие шаланды. Когда рыба идет, Черное море — рыбаками кишит. Как пробраться? Я волнуюсь, опасность все время рядом, а тут еще старомодная, а точнее — морская этика: днем и ночью спешить на помощь. Морское товарищество, братство...

— Как вы используете свой отпуск?

— Годами вообще не использую. Отвык отдыхать: скука донимает. В море мечтаю о комнате, которая не тряслась бы, о тишине, птичьих песнях... Неделю читаю, хожу в театры, а потом... Ничего больше не привлекает, ни Сочи, ни Закарпатье, — ничего. Да и капитанов не хватает: глядишь, отзывают на судно.

— Но так же нельзя.

— Можно, раз надо.

— Охрана труда...

— Наивны вы, доктор... Следует лишь знать, когда уходить с быстроходных. Рано или поздно настает час, когда больше не можешь. В театре, например, актеры разного возраста играют разные роли. И надо уметь в нужное время сойти со сцены. Но я — капитан. Что мне делать на суше? Профессия привязывает к морю.

Ивета попыталась представить себе Берзиньша без знаков капитанского достоинства или на каком-нибудь маленьком суденышке. Без золотых нашивок, без быстроходного гиганта он сразу как бы съежился и стал терять в ее глазах всю привлекательность. Тот, другой Берзиньш, был просто сухой и ограниченный человек, не интересовавший ее ни с какой стороны.

А он продолжал, словно сам себе, со странной печалью:

— На острове Кундзиньсала в Риге у меня дом, получил в наследство. Там растет большой каштан. И все чаще хочется, чтобы ветки его стучали в окно, чтобы не вибрировали стены и тарелка не ползла по столу...

«Вот когда начинается что-то, — подумала Ивета. — Вот если бы он и дальше так!» Но капитан умолк. И снова пришлось спрашивать Ивете — о морской романтике, о семьях моряков.

— Об этом так просто не расскажешь. Отложим до завтра. Где-нибудь во второй половине дня, когда выйдем в Северное море.

— Ну, хоть что-нибудь сейчас! Коротко!

— Коротко? Ну, ладно. Романтика исчезает. Семья? В молодости держится на любви. Но что делать, если муж постоянно вдали и дома появляется как гость? Если он шлет лишь радиограммы и деньги, любовь исчезает, даже дружба исчезает, а на их месте не возникает ничего, даже духовной близости, и тогда... тогда семья рушится.

— Но семьи же есть у всех?

— Идти в море от пустоты и возвращаться в пустоту?

— А сами вы?

— Это длинный разговор, а у меня на самом деле больше нет времени. Могу вам посоветовать поговорить с Антоновым, вашим первым гидом. Мне кажется, у него есть что сказать. А еще лучше — с самим «дедом».

Они медленно сходили вниз — один трап, другой, — держась за полированный деревянный поручень. Трапы опускались круто, но капитан привык к ним. Он замедлял шаг только из-за Иветы.

«Дед», старший механик Волдемар Маурс, жил рядом с капитаном. Он сидел в одной рубашке, на столе было полно бумаг. Маурсу было лет тридцать пять, он выглядел полным сил и весьма привлекательным.

Капитан немного подтолкнул Ивету вперед, пробурчал несколько слов относительно цели ее визита и тут же скрылся.

— Вы здесь живете по-барски, — заметила Ивета для начала.

— Да, на судне я прямо царек, зато дома — нуль. Не могу даже установить свои порядки. — В голосе его прозвучала горечь, и он умолк; молчала и кандидат медицинских наук Берг.

После паузы, преодолев неловкость, Маурс спросил:

— Вы за вашими листками с вопросами? А вы не поскупились: на одном листке тридцать, на другом — пятьдесят вопросительных знаков.

— Жду, конечно.

— А я не могу разложить свою жизнь и чувства по полочкам. У меня, наверное, очень хорошая жена: красивая, умная, родила мне двух сыновей. Она тоскует обо мне, ждет, но в мире и согласии мы можем прожить не больше недели.

— ??

— Я ей мешаю, нарушаю ее порядок. Она научилась обходиться одна, привыкла к своему ритму. А тут, нате вам, является некто, в свою очередь привыкший к своему порядку. Два претендента на один трон. Со мной — лишняя возня: готовить, стирать, мало ли еще что. Затем начинаются жалобы, что дети не слушаются. А чем я могу помочь? Когда я дома, они ведут себя образцово.