шесть часов хода, так на сто миль короче, — словно первокласснице, пояснил он. — И выйдем в Каттегат.

— Вы уже заполнили анкеты? — прервала его Ивета.

— К сожалению, совсем не оставалось времени.

— Вы тут, на судне, относитесь к социологии несерьезно. Но ведь все это делается для вашего же блага.

— Да где там! Настоящее благо зависит только от пароходства.

— Мы дадим свои рекомендации.

— Спасибо. Но обстоятельства не всегда позволяют прислушиваться к ним. Социология, конечно, вещь не вредная, даже нужная. Но не в ваших, социологов, силах устранить вибрацию, запретить обшивать каюты пластиком, и все такое прочее. Но не лучше ли вам выйти на мостик? Слева приближается красивый островок.

Господи, какое разочарование! Ивета ожидала бог знает чего, но мимо скользнул низкий, узкий, поросший вереском и можжевельником клочок земли. «Штурман решил от меня избавиться, чтобы не отвечать на вопросы». Она ощутила обиду. Проходя через штурманскую рубку, ядовито бросила Петровскому:

— Увидела этот ваш прелестный островок.

— В этом месте нужны крепкие нервы. Перекресток. Из Бельта выходят большие суда.

— Ну, и что же?

— Повторяю: в этом месте нужны крепкие нервы. И ни один социолог тут ничем не поможет.

— Похоже на то, что оба вы, как теперь принято говорить, неконтактны, — вступил в разговор Берзиньш, глянув в их сторону. В его тоне Ивете почудилась насмешка.

— Знаете, — сказала она, — ваша ирония в адрес социологии мне непонятна. Ни один современный человек не позволит себе подобного.

— Я отвечу вам через два часа, — пообещал капитан. — Датские проливы — не лучшее место для диспута.

Сквозь стекла рубки Ивета смотрела на окружающий мир. В Зунде, узком проливе, укрытом островами от ветров, судно скользило спокойно, легко уходя от пытавшихся догнать его маленьких волн. Справа тянулся мрачный, скалистый, однообразный берег. Сверху к утесам прижался окруженный лесами город. И снова — маленькие городки, церковные шпили с золочеными петухами. Дальше населенные пункты выстроились сплошной чередой. Слева тоже виднелись утесы, серые и черные. Стаи чаек носились с гомоном, заглушавшим шум машины и плеск моря. Затем был вход в Каттегат. Там все стало серым, неуютным: море, небеса, волны, облака, угрюмые и тяжелые.

— Теперь я к вашим услугам, — заявил капитан.

— Благодарю. Я вас слушаю.

— Социал-психологи обсуждают сегодня способность человека к самовыражению, самоутверждению, рассуждают о социальном комфорте и дискомфорте, стремлении к престижу, к лидерству в своей социальной группе, говорят о различных комплексах...

— Ну, и что в этом плохого или неверного?

— Ничего, разумеется. Представления о мире и обществе всегда были нам необходимы. Но сегодня человек больше, чем когда-либо, стремится приспособить науку к самому себе; словно адвокат, он выбирает для своей защиты еще не до конца исследованные наукой явления, ну, хотя бы те же комплексы, при помощи которых можно легко оправдать любое зло. Мне хочется спросить: что делает наука, ваша любимая социология, для того, чтобы увеличить добро, чтобы сделать человека счастливым?

— Главное — чтобы он был здоров, жил в достатке и долго.

— Не согласен. Человек должен быть счастлив. Это, по-моему, самое главное. А наука должна не обслуживать самое себя, но прежде всего думать о благе реального человека.

Когда Ивета вернулась в каюту, дверь неизвестно почему стала сама собой отворяться и захлопываться. Эти удары вскоре стали невыносимыми, лишь тогда она сообразила, что дверь можно закрыть на защелку. Но тут начали хлопать дверцы шкафа, время от времени Ивету раскачивало вместе с койкой, и возникало чувство, какое бывает в самолете. Наверное, судно все-таки немного покачивало. Но оттого, что лишь немного, настроение продолжало оставаться хорошим.

Что в ее жизни заслуживало воспоминания? Память — странная штука. Она избирательна. Она хранит хорошее, а плохое затушевывает, прикрывает дымкой — такой же, какой был сегодня затянут весь мир.

В жизни Иветы было двое мужчин. Значило ли это, что она дважды любила? Была счастлива так, как этого хотелось Берзиньшу? Вряд ли. После расставания с ними сердце ее не болело. Но сейчас, в Северном море, воспоминания вдруг стали накатывать как волны.

Жизнь заставила ее быть крепкой. Без всякой поддержки закончить медицинский институт. Начала она санитаркой, начала с самого грязного и тяжелого. Переходя с курса на курс, поднималась и по должностной лестнице в больнице. Долго работала районным гинекологом. Перед глазами, словно бесконечный фильм, проходили женские судьбы. Ни одной из женщин она не завидовала — ни счастливым, ни несчастным. Было время, когда ей тоже хотелось быть женщиной — любимой, лелеемой, слабой и нуждающейся в защите. Своим пациенткам она повторяла: «Женщина должна рожать лишь тогда, когда ее очень, очень просит любимый». Ивету никто об этом не просил, а если бы попросил — отказалась бы она? Но судьба велела ей быть тверже мужчин: чем самостоятельнее становилась она, тем слабее оказывались оба близких ей человека.

Первый был врачом, товарищем по институту. Неудачником. Таких женщины не любят, потому что все жалобы достаются им, а радостей не бывает. Ивета чуть не утонула в слезах Игоря, и пришел миг, когда она сказала: «Довольно!» Затем был кинооператор. Он оказался болтуном. О его связи с Иветой знала вся киностудия. Жениться на ней он не собирался, да и сама Ивета этого не очень хотела. Он был помешан на сценариях и требовал, чтобы и она участвовала в их сочинении. Ивету абстрактные сценарии не интересовали. У нее было свое дело: сначала работа врача, потом наука. И оператору тоже пришлось оставить ее дом.

И вот уже пять лет она одна. А зачем ей вообще кто-нибудь? После защиты диссертации приличная зарплата, гонорар за книгу, заработок консультанта позволили ей обзавестись машиной; унаследованная от матери довоенная квартира тоже не стояла без обстановки. Ивета имела возможность жить, как сама и только сама хотела. Без господ и повелителей. Без диктата. «Еду, куда хочу, иду, куда пожелаю, ем и одеваюсь, как мне нравится. Семья? Дети? Да где они, эти счастливые семьи? И где — великая радость, которую якобы должны приносить дети? Что же, просто выполнять биологическую программу? Спасибо! Ее не обошла любовь стороной, мужские ласки при желании можно повторить, если только она, именно она сама этого захочет».

В иллюминаторе виднелись