– А вы, братья хазары, этих-то развяжите, а то руки отморозят, они нам ещё пригодятся.

– А не сбегут? – с сомнением молвил Ерофеич, снимая путы с рук купца и его охоронца.

– Они под присмотром моих собачек от саней и шага не сделают. Стерегите гостей! – приказал он своим псам, и те послушно уселись подле.

* * *

– Так, говоришь, Шимон ждёт этого самого Гильяна с кладом большим? Значит, до утра никуда не денется, – рассудительно молвил Берест после того, как осмотрел и умастил мазями избитое тело Лемеша, потом напоил его каким-то отваром. – собирайся, Хорь, едем, Шимона порадуем, негоже человека без обещанного оставлять.

Ещё не начало сереть, когда перед двумя стражниками, стоящими у ворот подворья Лемеша, возникли из темноты силуэты саней и нескольких конных.

– Эй, кто там? – тревожно окликнул один из охоронцев.

– Ты что, не узнал меня, это я, твой хозяин, заснул, лентяй, вместо того, чтобы охранять добро? – сердито заговорил ехавший впереди. Верховые расступились, давая дорогу саням, на которых громоздилась какая-то поклажа. Охранник хазарского купца, что правил санями, громко позвал охоронцев, уже открывших ворота.

– А посмотрите, что мы привезли из тайника, который нам показал урус! – любопытные охранники сдёрнули с поклажи полог из грубой парусины. Тонкий ромейский клевец для пробивания кольчуги и короткая сулица, точно вскинутые лежащими под пологом Берестом и его молодым худощавым учеником Хорем, пронзили одного и другого почти мгновенно. Оба хазарских воина рухнули, окропив снег кровью. Ехавшие сзади саней всадники, поравнявшись с воротами, спешились. Сидевший сзади хазарского купца и державший под шубой нож у его сердца, Скоморох столь стремительно слетел с коня и так резво потянул за вервь, которой по-прежнему были связаны руки хазарина, что тот не успел слезть, а почти кулём свалился в снег. Скоморох ловко набросил петлю из второго конца верви на поперечину саней и велел сидящему рядом со связанным охранником Лемешу:

– Стереги своих должников, если дёрнутся, рази насмерть, мы живо!

Берест с Хорем и Ерофей с сыном неслышно подкрались к землянке и стали по двое с каждой стороны, держа ножи наготове. Дверь неожиданно отворилась, и заспанный хазарин, вышедший, по всему, «до ветру», оторопело глянул на незнакомцев… Удар рукояти ножа в челюсть погасил его сознание, а русы беззвучно устремились внутрь, двигаясь вдоль стен в полутьме при жалком освещении нескольких блеклых масляных ламп.

* * *

Шимон всю ночь просидел над любимым сыном, но тот, не приходя в сознание, к утру скончался, и теперь отец, что-то бормоча в глубоком горе, раскачивался вперёд и назад над его бездыханным телом. Он не успел ничего толком сообразить, когда его схватили за ворот одежды сзади и поволокли по земляному полу, кое-где устланному грубыми подстилками. Утренний мороз, будто колючей рукавицей, ухватил за чело и ланиты, а потом противно шмыгнул за шиворот, когда чья-то сильная рука швырнула его в снег головой, а незнакомый голос произнёс на языке урусов:

– Вот, брат Лемеш, твой главный должник.

Когда испуганный и растерянный купец поднял голову, то страх холоднее мороза сковал сердце. Перед ним стоял, глядя одним подбитым оком, тот самый огнищанин, который убил его любимого сына Исраэля. Теперь этот полуживой урус вместе с подмогой пришёл за ним. Шимон снова уткнулся головой в снег, ледяной, как сама смерть, и запричитал, заголосил, умоляя и обещая всё золото и деньги, весь товар и всё, что у него есть, в уплату за свою жизнь.

– Только не убивай, не убивай! – кричал он тонким голосом. Едва держащийся на ногах Лемеш перевёл взгляд на труп своего пса, лежавшего у ворот, потом на распростёртый далее труп жены в изорванной одежде и скрюченное тельце дочери. И заговорил не то с самим собой, не то с распростёртым у ног купцом.

– Что ж за народ вы такой, что всё меряете деньгами да златом и кладёте за него головы свои и чужие, а по-человечьи жить не хотите… Наверное, ведь и среди вас есть люди, а не только кошели для денег с руками и ногами, которые мнят, что им всё дозволено, должны же быть и среди вас люди… – Огнищанин помолчал, потом собрался с силами, встал с саней и тихо молвил: – Вставай, пошли, здесь и без того смертей много. – И повёл оглушённого страхом Шимона в поле.

Когда Лемеш вернулся, пленные хазары, купец и его работник выносили из землянки последние трупы своих собратьев, укладывая их за изгородью в снег. Последним положили молодого Исраэля. Огнищанин поднял на дворе труп своей дочери, прижал к себе и наконец заплакал, потом понёс в землянку, переодел в чистую рубаху и уложил на её детское ложе. Труп жены ему помогли внести Хорь и Ерофеич. Молодые воины, постояв подле огнищанина, вышли, оставив его прощаться с семьёй. Когда ожидание затянулось, и Скоморох направился к двери, послышались неровные шаги, и вышел огнищанин с зажжённым факелом в руке. Он поднёс его к углу крыши, и сухой от мороза камыш, которым была крыта землянка, полыхнул быстро и жарко. Силы огнищанина были на исходе, и он передал факел Бересту.

– Велес, отец наш всеблагой, проводник при рождении и смерти, прими чистые души рода Лемешей в чертоги своего небесного Ирия, да будут они счастливы в твоём мире до следующего прихода в мир Яви! – Воин-волхв обошёл землянку и поджёг оставшиеся три угла крыши. Поле этого открыл дверь, провёл факелом у притолоки и, произнеся напоследок: – Доброго пути! – бросил факел внутрь землянки на кипу сухой соломы. Огнебог мигом охватил солому, взметнув жаркий язык до брёвен перекрытия. Берест закрыл дверь и стал вместе со всеми в отдалении, глядя на огонь. Оба оставшихся в живых хазарина тоже глядели на это странное действо урусов.

* * *

После того как засыпали землёй, разогретой пожарищем землянки, остаток пепелища, изведыватели продолжили путь в Киев, только теперь вчетвером – Берест тоже отправился с ними, да на хазарском возу с товаром ехали два полонённых хазарина. Своего потворника Хоря он оставил приглядывать за вконец ослабевшим от побоев и горя Лемешем, его двумя коровами и конями, оставшимися от перебитых хазар.

– Скажи, Берест, отчего ты решил ехать с нами в Киев? – спросил Скоморох, когда они двигались сзади воза, на котором сидели саркельский купец и его охоронец. Ерофей с сыном ехали впереди, зорко всматриваясь вперёд и по сторонам.

– Всё просто в жизни, только люди привыкли её усложнять, – как бы издалека начал Берест. – Я из верви Семаргловой, это моё служение Роду единому, у каждого оно своё, у меня вот такое.

– Семаргл – защитник человеческого очага, оттого ты и поспешил с нами на помощь Лемешу, – отметил Скоморох. – Только в Киев-то зачем?

– Не усложняй простого, брат, ты сам только что всё объяснил. Род Лемеша – часть Рода единого, и коль постигла его беда, знать угроза возникла многим родам русским. Оттого чую, что пригожусь на сей стезе. Слухи давно идут, что Визанщина перестала платить Киеву дань, а князь Ольг, мыслю, не из тех, кто спускает подобное оскорбление без последствий. – Последние слова Берест произнёс на греческом.