ступеням, вырубленным в прибрежном утесе, и вышли на небольшую площадь, освещенную дюжиной пылающих факелов. Старейшина указал на хижину, выглядевшую покрупнее и поприличнее остальных:

— Ночуйте здесь. Я найду себе другое место.

Гарстанг снова счел нужным выразить благодарность щедрым рыбакам. Старейшина слегка поклонился в ответ:

— Мы стремимся к достижению духовного единства. По сути дела, этот идеал символизируется главным блюдом наших церемониальных трапез. — Повернувшись, он хлопнул в ладоши. — Приступим!

На треножник подвесили громадный котел; принесли деревянную колоду и мясницкий топор, после чего каждый из жителей деревни, проходя мимо колоды, отрубил себе палец и бросил его в котел.

Старейшина пояснил:

— Совершая этот простейший обряд — участие в котором, конечно же, ожидается и от вас, — мы демонстрируем нашу приверженность общему наследию и нашу взаимозависимость. Пойдемте, встанем в очередь.

Таким образом, Кугелю и Гарстангу не осталось ничего другого, как отрезать себе по мизинцу и бросить обрубки в котел.

Пиршество продолжалось до глубокой ночи. Наутро поклонники Богарыба сдержали свое слово. Гостям предоставили самую пригодную к плаванию по морю лодку и загрузили ее провизией — в том числе тем, что осталось от ночной общинной трапезы.

Селяне собрались на причале. Кугель и Гарстанг еще раз поблагодарили их, после чего Кугель поднял парус, а Гарстанг отдал швартовы. Парус наполнился ветром, и лодка поплыла по Сонганскому морю. Мало-помалу берег слился с туманным горизонтом, и два путешественника остались одни посреди бескрайних вод, отливающих черным металлическим блеском.

Наступил полдень — лодка по-прежнему двигалась в стихийной пустоте: снизу — вода, сверху — воздух, повсюду вокруг — полная тишина. Вечер казался слишком долгим, погружающим в оцепенение, нереальным, как сон; за величественно-меланхолическим закатом последовали сумерки оттенка разведенного вина.

Ветер, казалось, посвежел, и всю ночь они плыли на запад. На рассвете ветер затих; Кугель и Гарстанг спали под вяло хлопающими парусами.

Этот цикл повторялся на протяжении восьми суток. Утром девятого дня впереди показалась низкая береговая полоса. После полудня лодка, преодолев апатичный прибой, уткнулась носом в белый песок широкого пляжа.

— Значит, это и есть Альмерия? — спросил Гарстанг.

— Судя по всему, это и есть Альмерия, — ответил Кугель, — хотя я не уверен, в какой ее части мы оказались — в северной, западной или южной. Если лес вдали — тот, что покрывает бо́льшую часть Восточной Альмерии, лучше обойти его стороной, у него зловещая репутация.

Гарстанг указал на строения, темневшие поодаль на берегу:

— Смотри! Опять поселок. Если они настроены так же, как заморские рыбаки, нам помогут найти дорогу. Пойдем, посоветуемся с ними.

Кугель не торопился:

— Предварительная разведка и в этом случае не помешает.

— Зачем что-то разведывать? — отмахнулся Гарстанг. — В прошлый раз мы просчитались и попали в смешное положение.

Он направился по пляжу в поселок; Кугель последовал за ним. Приближаясь к селению, они видели, как по центральной площади прогуливались изящно одетые люди с золотистыми волосами, говорившие друг с другом приятными певучими голосами.

Гарстанг радостно поспешил к ним, ожидая приема еще более щедрого, чем на другом берегу моря, но местные жители тут же окружили путников и набросили на них сети.

— Что вы делаете? — возмущался Гарстанг. — Мы — чужеземцы, мы не сделали вам ничего плохого!

— Вот именно, чужеземцы! — откликнулся самый высокий из златокудрых туземцев. — Мы поклоняемся неумолимому Падлобогу. Все иностранцы по определению еретики, их надлежит отдавать на съедение священным обезьянам. — Кугеля и Гарстанга потащили в сетях по острым камням прибрежной полосы; по обеим сторонам процессии радостно плясали красивые дети.

Кугель сумел вынуть из сумки тюбик, унаследованный от Войнода, и облил селян синим концентратом. Ошарашенные, те повалились на землю, протирая глаза; тем временем Кугель выпутался из сети. Выхватив шпагу, он бросился к Гарстангу, чтобы разре́зать его путы, но селяне уже пришли в себя и накинулись на него. Кугель опять воспользовался магическим тюбиком, и снова поклонники Падлобога отступили с отчаянными воплями.

— Беги, Кугель! — говорил Гарстанг. — Я стар, во мне не осталось никаких сил. Беги, спасайся! Желаю тебе найти безопасное убежище и счастливо прожить многие годы!

— Инстинкт подсказывает мне последовать твоему совету, — отозвался Кугель. — Но эти мерзавцы-красавцы возбудили во мне безрассудную ненависть. Так что выбирайся из сетей, убежим вместе. — Он снова облил приближавшихся туземцев синим концентратом; тем временем Гарстанг выпутался, и они побежали прочь по пляжу.

Жители поселка погнались за ними с гарпунами в руках. Первый же брошенный гарпун угодил Гарстангу в спину и проткнул его насквозь. Гарстанг упал и умер, не издав ни звука. Развернувшись, Кугель направил на врагов магический тюбик, но его заряд истощился — тюбик испустил только несколько капель и шипение воздуха. Селяне снова замахнулись гарпунами. Кугель выругался и быстро пригнулся: гарпуны пролетели мимо и вонзились в песок.

Погрозив убийцам кулаком, Кугель пустился наутек и скрылся в лесу.

Глава VI

Пещера в лесу

Кугель крадучись пробирался по лесу шаг за шагом, часто останавливаясь и замирая, когда ему казалось, что он услышал треск сучка, тихую поступь или даже чей-то выдох. Несмотря на то что такая бдительность существенно замедляла передвижение, она носила в высшей степени практический, а не теоретический характер: не он один бродил по лесу, причем пристрастия и побуждения его обитателей никак не входили в расчеты Кугеля. Несколько ужасных часов Кугелю пришлось спасаться в сумрачных дебрях от пары деодандов — в конце концов ему удалось оставить их позади; в другом случае он успел остановиться в последний момент на самом краю поляны, где задумчиво стоял левкоморф. После этого скрытность и пугливость Кугеля возросли до предела: переходя от дерева к дереву, он прятался за стволами, выглядывая из-за них и прислушиваясь, а открытые пространства пересекал как можно быстрее экстравагантными бесшумными прыжками на цыпочках — так, как если бы каждое прикосновение к земле причиняло его ступням мучительную боль.

Ближе к вечеру Кугель вышел на небольшую, поросшую влажным мхом прогалину, окруженную высокими и зловещими черными мандуарами, напоминавшими монахов остроконечными кронами-капюшонами. Косые красные лучи Солнца, местами проникавшие сквозь лесную чащу, высветили одинокое айвовое деревце, на ветке которого висела полоска пергамента. Немедленно отступив в тень, Кугель долго и внимательно разглядывал прогалину, после чего сделал несколько шагов вперед и взял пергамент. Полоска содержала следующую надпись, сделанную корявыми, почти неразборчивыми буквами:

Кугель разглядывал пергамент в замешательстве. Немедленно возникал вопрос: почему бы Зараидес пожелал безвозмездно делиться мудростью с первым встречным? Все, что предлагается